Змей Горыныч, Аленушка и диво-зверь

[Санди Зырянова]

Название: Змей Горыныч, Аленушка и диво-зверь
Автор: Санди Зырянова
Размер: мини, ок. 2200 слов
Пейринг/Персонажи: Змей Горыныч, княжна, богатыри, кот
Категория: джен, смарм
Жанр: научная фантастика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: однажды Змей Горыныч похитил княжескую дочь, сам того не желая...
Примечание: кошки на Руси появились примерно в XIV-XV веках


Как воссияло солнышко красное над лесами и полями, как осветило оно стены Мышкин-града – добротные стены, из бревен каленых сложенные, сырою землей засыпанные. Век стоять таким стенам – не перестоять, век врагам такие стены воевать – не завоевать!
Как начали один за другим просыпаться добрые горожане: и бояре думные, и дружина княжеская, и шорники, и седельники, и гончары, и портомойщики, и жены их да девки-красавицы, и сам князь-батюшка, и доченька его княжна Аленушка, и сынок малолетний княжич Иванушка.
И как опустилось прямо перед городскими стенами чудо-юдо невиданное – змей огромный о крыльях пятисаженных, о вые чешуйчатой да о хвосте стрельчатом. Уселось на край рва крепостного, башку рогатую к стенам протянуло, и ну пастью какие-то железные штуки меж бревен совать! Не иначе, злую каверзу проклятый удумал. Люди испужались. Кто с утреца уж пьян был – мигом протрезвел, кто сонный был – мигом проснулся, а кто трезвый – подумал, что примерещилось. Ан не примерещилось! Как начали люди кричать да бегать, да мост подъемный поднимать – чудище облое да озорное как рыкнет, как засопит, как выпустит пар из ноздрей!
Осерчал князь шибко, когда ему доложили про такую оказию. Велел хороброй дружине строиться – и злого супостата воевать.
Построилась дружина, коней богатырских оседлала – и на змея.
А змей тот как рыкнет, как зашипит, как махнет хвостом, как ножищей топнет! Напугались кони, на дыбы взвились, богатырей посбрасывали наземь. Что поделать, хоть оно и богатырские кони, да к такому врагу не приучены – все с половцами да печенегами воевали…
Понял князь, что несподручно ему змея воевать. Послов к нему отослал. Злата выслал два сундука, серебра – три, и еще сундук яхонтов, и еще один – скатного жемчуга.
Засмеялся змей, как послы к нему с сундуками приблизились. Диво дивное с послами случилось: вроде рычит окаянный – не разобрать, а в головах речь змеиная:
– Да сундуки ваши зачем мне? Я исследованиями занимаюсь важными тут, анализ построек провожу молекулярный, домой вернусь – по цивилизации вашей диссертацию защищать буду, а вы меня отвлекаете… Отойдите, господа, не мешайте работе научной!
Не поняли послы ни слова. Одно и уразумели, что златом да каменьями самоцветными от проклятущего змея не откупишься. С тем и восвояси вернулись. Тут-то князь и призадумался крепко. Думал, думал, аж поседел весь, наконец снова бояр позвал и новое посольство приказал собирать, да велел передать на словах, что готов княжну, свою дочь любимую Аленушку отдать, только бы змей Мышкин-град в покое оставил.
Как услыхала то Аленушка – завыла в голос. Рыдмя рыдает, а отцу не перечит: понимает, что кому, как не ей, Мышкин-град спасать? Отплакалась и велела чернавкам сундуки собирать.
– Охохо, – вздыхает тем временем змей, пока бояре перед ним ниц валяются. – Вижу, если я эту принцессу не заберу, вы мне поработать не дадите. Ладно. Давайте принцессу вашу…
Села Аленушка с сундуком в обнимку змею на выю чешуйчатую – и полетела в далекие горы.

***
– Пошто я тебе, Горыныч?
Вопрос этот Аленушка задавала, наверное, уже в двадцатый раз. Алдуин вздыхал, не зная, что ей ответить. Дело в том, что принцесса этой расы ему была ну совершенно не нужна. Более того! Она ему невыносимо мешала. Ему пришлось отвлечься от научных изысканий, чтобы оборудовать юной, слабосильной и очень избалованной аборигенке хоть сколько-нибудь уютное жилище. Уют в его понимании и в понимании Аленушки сильно различался: до этого пещера в Жигулевских горах, в которых Алдуин оборудовал себе жилище, была застелена плоскими матами, это было удобно и комфортабельно, но Аленушка требовала ковров заморских, кубков золоченых, сбитня горячего, осетрины и лебяжьей перины. Алдуин сходил с ума от обилия хлама, но, чувствуя, что каким-то образом виновен в злоключениях земной принцессы, старался не спорить.
А вот как было объяснить, что ее «похищение» – лишь уступка земному фольклору…
Внезапно взгляд Алдуина упал на маленькое земное животное, недавно приблудившееся к нему, видимо, в поисках тепла и объедков. Скорее всего, тепла, потому что с поиском еды оно и само справлялось. Вон – притаилось, подобрало передние лапы… оп! Незадачливый зверек поменьше, то и дело сновавший по пещере (и испортивший при помощи своего обширного семейства один из мнемокристаллов, к великой досаде Алдуина), очутился у животного в зубах.
– Мурр, – довольно сообщило животное и принялось хулиганить. Оно то отпускало мелкого зверька, то снова хватало, наконец наигралось – и через минуту зверьку настал конец.
Эмпирическим путем Алдуин уже выяснил, что животное любит молоко и тереться о его ноги.
– Дева дорогая, – произнес Алдуин, – мне, чтобы ты уход вот за этим осуществляла животным, нужно. Мне важно, чтобы было оно молоком напоено, сыто и… поглажено.
– Я тебе что – скотница? – Аленушка немедленно взбеленилась. – Аль имени моего не помнишь, аль чернавку для этого не мог прихватить, все тебе княжеску дочку подавай, антихрист!
– Еще чего, – фыркнул Алдуин. – Мне только и не хватало чернавок твоих. Кстати, Алешка…
– Аленушка!
– …Чернавок насчет. Они – не люди?
– Люди, – озадаченно ответила Аленушка.
– Они расы другой? Почему работать могут они, а ты нет?
– Дурак ты, Змей Горыныч. Дочка я княжеска! Работе не обучена, только вот разве что пряденью тонкому, да тканью узорному, да шитью, да вышивке…
– Княжеские дочки должны заниматься шитьем?
– Дурак! – Аленушка немного посопела, наконец сменила гнев на милость: – ну, где там твой диво-зверь?
– Мяу, – напомнил зверь о себе.
«Вот и поговорили», – подумал Алдуин, возвращаясь к наброскам диссертации. Впрочем, обдумав ситуацию, он нашел, как обратить ее к пользе на благо науки.
– Алешка, – окликнул он.
– Аленушка!
– Что это пела только что ты?
– Как – что? – Аленушка остановилась. Она как раз играла с мяу-зверем, завязав кусок тряпочки на конце веревочки – мяу-зверь бросался и ловил ее, Аленушка отдергивала, заливаясь смехом, и напевала какую-то детскую песенку. – Песня это. Нянюшка научила.
Алдуин протянул хвост, костяным крюком на конце подцепил один из мнемокристаллов:
– Когда петь в следующий раз будешь, на кнопочку нажми красную. Закончишь петь – кнопку отожми. Твои песни запишем, могли мои коллеги прослушать их чтобы.
– Это как же? – заинтересовалась Аленушка. – Нешто тут песня моя будет? В этой-то коробочке? Ух ты, каков ты, Змей Горыныч! Диковин у тебя и правда не счесть. А у тебя нет такого ларца, чтобы в нем – Двое одинаковых с лица?
Алдуин озадаченно уставился на нее, наконец, сообразил.
– Голограммы! Конечно!
Он открыл один из мнемокристаллов с записями, посвященными моде Земли, нашел то, что, по его мнению, могло понравиться Аленушке, поставил на удвоенное воспроизведение – перед Аленушкой предстали два совершенно одинаковых рыцаря-тамплиера.
– Вот это да! – Аленушка даже в ладоши захлопала. – Каки статны да лепы! А что они делать умеют?
– Рыцари это. Витязи по-вашему. Воюют.
– Э, воевать лучше наших богатырей никто не умеет, – Аленушка была разочарована. – Вот кабы они щей спроворили или там сапоги стачали, а то мои уж порвались…
Ее сафьяновые, расшитые шелком и канителью зеленые сапожки и впрямь не выдержали столкновения с суровой действительностью Жигулевских гор. Алдуин не мог понять, почему для принцессы создавались такие неудобные и некачественные вещи, пока Аленушка не объяснила, что до недавнего времени ей не приходилось ни ходить дальше княжеского терема, ни трудиться всерьез, ни скакать верхом, ни драться.
На слове «драться» Алдуин забеспокоился. Ему приходилось отбывать в дальние экспедиции, а с нравами народов Земли он уже ознакомился. Аленушка и мяу-зверь надолго оставались одни, совсем беззащитные. С этим следовало что-то делать.
– Алешка!
– Аленушка! Вот же дурак!
– Какая разница? Молекулярный синтезатор семь номер открой…
– Седьмой ларец, что ли? Эк ты его материшь… Открыла, и что?
– Там с бахилами комбинезон-скафандр белый. Разрабатывался для рас гуманоидных, тебе должен впору быть. А бластер под ним. Как пользоваться им, расскажу я…
– Да ты ошалел, морда змеиная! Это чтобы я, княжеска дочка, да мужески порты надевала?! Срам-то какой, чтоб тебя самого так позорили! Ах ты, окаянный, да я тебя…
– А ты примерь, – посоветовал Алдуин, уже научившийся реагировать на ее вспышки философски.
– Отвернись, бесстыжий, – сказала Аленушка, хотя Алдуин и так на нее не смотрел, сбросила тяжелую парчовую ферязь, поневу из браной шерсти и длинную шелковую рубаху – и принялась одеваться. – Ишь ты, а мяконький, ровнехонько шелк… И весит совсем мало, никак, из паутинки тачали? Не гляди только, сраму боюсь! Ага, а косы-то куда? – подумав, она нашла выход, закрутив косы в тугие кольца над ушками.
– Теперь, как с бластером обращаться, слушай. Из него стрелять можно, и лазерное лезвие можно выпустить. Снять с предохранителя надо сначала…
Мяу-зверь подскочил к сброшенному кокошнику и принялся играть с подвешенными к нему золотыми, покрытыми зернью височными кольцами.

***
– Эй, чудище проклятое! Выходи на смертный бой! – горланили под пещерой. Аленушка вздрогнула, лицо ее осветилось радостью. Наконец-то! Наконец-то ее кто-то спасет от ненавистного плена, где ей приходилось самой готовить, нянчиться с мяу-зверем, да еще и сказки с песнями сказывать то и дело! Да что там – уже то, что ее, княжну, заставляли работать, как простую чернавку, за скотом ухаживая…
Мяу-зверь подошел, потерся об ноги серым полосатым бочком.
Аленушка заколебалась.
«Ан заберу его, – решила. – Горыныч и сам баял, что ему без нас проще, вот пусть и сидит со своим… бластером. А нет, бластер тоже заберу!»
Скафандр с бахилами Аленушка аккуратно сложила на молекулярный синтезатор №7. Надела рваные вышитые зеленые сапожки, шелковую рубаху, поневу и ферязь, под которую и засунула бластер. Напела последнюю песенку на мнемокристалл. Оглянулась – все ли ладно? Взяла корзинку, усадила в него мяу-зверя – и выбежала из пещеры, крича: «Я здесь! Я здесь, это я!»
– А злато да каменья где? – тут же осадили ее.
По правде, богатырь, что воевать змея да спасать княжну пришел, вида был скорее разбойничьего. Борода нечесана, из-под рубахи немытым телом разит, однако же кольчуга дорогая, с гравировкой на пластинах, и шелом посеребренный, и конь знатный. Да и дружина с богатырем пришла немалая – не меньше десятка кметов да отроков.
– Нетути у змея ни злата, ни каменьев. Он сюда сказки собирать прилетел да песни, – пояснила Аленушка.
– Врешь ведь, дура-баба, – фыркнул богатырь.
– А вот и не вру! Нешто я у него не жила да не видала? Ладно, веди меня домой, батюшка тебе того злата даст с избытком, – заявила Аленушка. – Звать-то тебя как, добрый молодец?
– Димитрием зови, – велел богатырь, и приметливая Аленушка увидала немалое удивление на лицах кметов. «Никак сам вруша! Ну да ладно, спас – и на том спасибо ему…»
– А это чучело тут оставь, – посоветовал кто-то из кметов, указывая на мяу-зверя в корзинке.
– Эк тебя! То диво-зверь Мяу, мне его Змей Горыныч пожаловал, чтоб не скучала. В амбаре у него знатно мышей ловил, – возмутилась Аленушка. – Не брошу его!
Кметы заржали почище лошадей.
– Жрать нечего станет, так диво-зверя твово сварим!
Заброшенная на круп Димитриева коня Аленушка покрепче прижала к себе корзинку, героически стараясь не дышать: от спины, в которую ей волей-неволей пришлось уткнуться, нестерпимо разило застарелым потом…
Сидеть было неудобно. И черт же меня дернул надеть эту ферязь, с тоской думала Аленушка, трясясь за вонючей спиной и выслушивая непрекращающийся матерок дружинников, каждый из которых считал своим долгом распространиться обо всех бабах, которые у них были и еще будут. «Да никак они не ведают, кого везут? А чего ж спасать тогда пришли? Да хоть бы спросили, может, меня змей живьем жрал, а им хоть бы хны! Эк их, вежества не разумеющих! Змей-то хоть добрым был, а эти… чернь, одно слово».
К вечеру Аленушка уже устала и от неудобной посадки, и от вони, и от мата, и от тяжелой корзинки с мяу-зверем в руках, и от того, что мяу-зверь постоянно мяукал, но передать корзинку кому-то из кметов она остереглась: хорошо помнила слова насчет супа из ее питомца. А Димитрий еще и не молчал – бранясь на все лады, поминая дьявола, грозился вдругорядь найти змея да спустить с него шкуру на рукавицы, да и кметам своим наказывал: скажите, мол, так и сделали, неча князю знать, что змей живехонек. А то еще награды не даст! За девку-то…
Противно Аленушке было все это слушать. Да и по змею соскучилась. «Как-то он там, – думала Аленушка. – Небось прилетит – а меня нету, еще волноваться начнет…»
И тут Димитрий наконец-то объявил привал.
Аленушка обрадованно соскользнула с коня, едва не упала, запутавшись в ферязи, но корзинку с мяу-зверем удержала.
– Ну, мяу, мяу, – шепнула. – Погоди, сейчас покормим мово зверюшку, мово мяушку…
– Подождет твой мяушка, – гоготнул Димитрий. – Я ужо едва дотерпел!
– Никак тебе в кусты надоть было? – буркнула Аленушка, стыдясь самой себя. Ей бы следовало пылать благодарностью к спасителю, а не получалось.
– В кусты, да не самому, – и снова гоготнул. Подхватил узорчатый подол ферязи, рванул…
– Э, ты что? – Аленушка оттолкнула его. И тогда тяжелый мужской кулак опустился на ее голову. На миг весь мир пошел кругом, а когда остановился – Димитрий пинком отшвырнул мяу-зверя прочь: видать, на защиту кинулся. Слезы брызнули из глаз.
– Пошто силой-то? – давясь обидой, выкрикнула Аленушка. – Пошто? Спас же! Батюшка и так бы меня в жены отдал! И еще приданое бы дал!
– А мы батюшке твоему не скажем, – ответил Димитрий, снова занося кулак. – Ну так как, будешь мила али нет?
Кмети загоготали. До Аленушки долетело «а кому она нужна-то в жены» и «пусть старшой потешится, тогда уж мы», где-то рядом отчаянно плакал мяу-зверь. Кулак приблизился к ее лицу.
– Буду, – выдохнула Аленушка. – Буду мила. Дай, сама ферязь-то сниму…
Сунула руку под подол. «Ой, хоть бы не напутать… С клинком-то я не управлюсь, а вот ежели… кнопочка-то какая? Ага, вот эта!»
Конечно, она перепутала. Красноватый светящийся луч-клинок выскочил на добрых два локтя – выскочил и пробил грудь Димитрия так, что он и пикнуть не успел. Кметы зашевелились, и тогда Аленушка переключила бластер на другую кнопку, навела на них, выстрелила… два человека упало в корчах.
– Н-но, родимый! – Аленушка вскочила на коня, попутно испепелив подол ферязи – чтобы не мешал, и подхватывая мяу-зверя на руки. Искать корзинку не было времени, и она просто прижала его к груди одной рукой, второй держа поводья. – Выноси!
…Когда она переступила порог пещеры, змей удивленно посмотрел на нее.
– Тебя видеть рад, Алешка.
– Аленушка!
– Я думал уж, не вернешься ты.
– Дак он мяучить начал, – покраснев, соврала Аленушка. – Ну и это… песни у меня еще и сказки недосказанные есть, дай, думаю, доскажу, тогда уж…

***
Алдуин закончил записывать на мнемокристалл с диссертацией последнюю фразу.
Он не сразу признался себе, что оттягивает этот момент как только может. Ему здесь нравилось. Нравилась эта планета с ее красивыми ландшафтами, среди которых были и горные, удобные для его народа. Нравились ее жители, пусть неразвитые, пусть порой и агрессивные, но с большим потенциалом. И больше всего нравились его новые друзья – мяу-зверь и ассистентка. Какой у нее чудесный, мягкий голос! Что же с ней произошло тогда, когда она несколько лет назад хотела покинуть его? Бластер был наполовину разряжен, кокошник и самоцветные бусы пропали… Может быть, нападение хищников? Разбойников, польстившихся на дорогую ферязь и украшения? Алдуину хотелось бы пригласить обоих туда, где им ничто не будет угрожать – на родную планету. Но согласятся ли они?
– Алешка!
– Аленушка!
– Слушай и не перебивай. Работу закончил я здесь, больше не держит ничто. Домой я отправляюсь. Коли желаете ты с мяу-зверем, со мной полетите.
Аленушка колебалась недолго.
– Замуж-то меня и так не возьмут, – сказала она, – оттого, что я с тобой так долго жила невенчанная. А в монастырь я и сама не пойду! Так что мне с тобой… Ой, пришел кто-то!
– Эй, чудище страшное! Выходи на смертный бой, сестру мне отдай! – послышалось снаружи. Выкрик сопровождался недвусмысленным бряцанием, топотом и ржанием, и Алдуин обреченно выдохнул.
– Никак Ивашка?! – и Аленушка с радостным визгом выбежала из пещеры, забыв обо всем.
Рослый, широкоплечий молодой богатырь с кудрявой юношеской бородкой обнимал ее, вытирая слезы и причитая вполголоса: «Бедная моя, отощала, исхудала, ни шелковинки на тебе, ни яхонта, бедная…»
– А вырос-то как! А похорошел! Кровь с молоком! – умилялась в то же время Аленушка, целуя брата. – А латы-то золочены как на тебе хороши! Ой, только сражаться со Змеем Горынычем не надоть, добрый он. Вот, зовет за себя в свои палаты…
– А… – Иван окинул взглядом худощавую фигурку сестры в белом скафандре, потом – огромного Алдуина и смог сказать только: – КАК?!
– Дак у него молекулярный синтезатор есть и мнемокристаллы, – без запинки выговорила Аленушка. – И еще много диковин! Ему все по плечу!
Они еще раз обнялись. Аленушка всхлипнула, спросила «А помнишь, я тебе сказки сказывала, что нянюшка научила?»
– Ни одной не помню, – горько сказал Иван, – этак у меня от тебя и сказки не останется…
– Останется, – заверил Алдуин.
Он скопировал несколько мнемокристаллов и протянул Ивану:
– Зеленая кнопка – воспроизведение. Это все сказки твоей сестры. Я еще пару своих добавил…
– А это диво-зверь тебе от меня, Иванушка, – вдруг сказала Аленушка. – Добрый он, ласковый, молочко любит, а мышей как ловит! Ни единой в амбаре не оставит!
– Да это ж каттус, который у немцев живет, – ахнул Иван. – Ну, спасибо, Горыныч и ты, сестрица! Уважили!
Прощание не заняло много времени. Алдуин достал портативный телепорт, нажал несколько кнопок – и змей и девушка исчезли, а в тот же миг Иван со всей дружиной очутились во дворе княжеского терема, и у ног Ивана стояла корзинка с первым на Руси котом.
А потом были расспросы, баня, пир, и всяк норовил погладить кота и послушать, как он говорит «муррр» и «мяу», и лишь к рассвету Иван смог остаться один. Лег в постель на лебяжью перину. Достал подарок Змея. Нажал зеленую кнопку.
Он приготовился слушать мягкий голос сестры, но первой шла сказка Змея:
– Однажды в далекой-далекой галактике…

@темы: Котофанфик

---

Попутчики

[Санди Зырянова]

Название: Попутчики
Канон: "Скайрим"
Автор: WTF Kotiki 2017
Размер: мини, 1300 количество слов
Пейринг/Персонажи: норд, каджитка
Категория: джен
Жанр: смарм
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: они не должны были подружиться

Так бей же по жилам,
‎Кидайся в края,
Бездомная молодость,
‎Ярость моя!
Э.Багрицкий. "Контрабандисты"

«Что так поздно вернулся, лорд Рэндалл, мой сын…»
Вот привязалась песенка, мысленно ругнулся Рэндалл. Мать его умерла, еще когда он был младенцем, так что обращаться к нему с такими словами было некому. Да и давать отчет в своих поступках кому бы то ни было он не привык.
Снег поскрипывал под сапогами, кожаные перчатки на руках задубели. Перевал сменялся перевалом, усталость уже наваливалась на плечи, а путь предстоял еще долгий. Надо было бы разжиться конем, но денег у Рэндалла было в обрез. Впрочем, он рассчитывал, что коня ему предоставит наниматель.
Если он будет…
Внезапно откуда-то сбоку послышались крики, звон оружия, ругань; Рэндалл непроизвольно положил руку на эфес меча, но сразу же успокоился.
Какие-то разбойничьего вида людишки нашли себе другую жертву – юркого каджита, и гнали его с криками «Отличный коврик получится, хватай его, ребята!»
К каджитам – полулюдям, полукошкам, пробавлявшимся когда торговлей, а когда и воровством, – Рэндалл, как всякий уважающий себя норд, относился пренебрежительно. К тому же они слыли слабаками, так что у разбойников были все шансы отхватить себе коврик из котика…
Не было.
Каджит внезапно выхватил меч, крутнулся – один из разбойников упал наземь, пачкая кровью снег, второй взвыл и схватился за руку, а каджит, отшвырнув его ногой, всадил меч в грудь третьему.
Вот это да, поразился Рэндалл. Пожалуй, есть смысл взять его в спутники…
Он снова достал меч, ринулся вперед и ловко прикончил последнего разбойника, уже занесшего топор над головой каджита.
– Спасибо, но я бы и сама справилась, – произнес каджит.
Это была девушка, молодая, но крепкая, снаряженная как для долгого путешествия. В туго набитом заплечном мешке что-то позвякивало.
– Я не могу не помочь попавшей в беду даме, – выспренне ответил Рэндалл и по смешку каджитки понял, что взял неверный тон. – Не люблю рисковать, – уже искреннее добавил он.
– А-а, я тоже. Но если я еще раз услышу эту тупую шутку про коврик, я им покажу! Куда путь держишь?
– В Солитьюд.
– В столицу, значит… А я в Виндхельм.
– По делам?
– Конечно. Рассчитываю продать кое-что. А ты?
– Собираюсь наняться к кому-нибудь в охрану.
Вскоре они уже болтали, как старые друзья. Рада – так звали каджитку – со смехом рассказывала, как однажды сговорилась с пиратами, погасила маяк и таким образом посадила на мель имперский корабль.
– А они, представляешь, предали меня и хотели убить, чтобы не делиться добычей!
Нахмурившись, Рада добавила:
– Отморозки. Команду перебили… Знала бы, что они такие, ни за что бы с ними не связалась.
– А ты-то что собиралась делать с этим кораблем?
– Как это - что? Обокрасть, конечно. Уж в этом-то я дока!
Впереди замерцал огонек. Рэндалл вынул меч из ножен, резонно полагая, что сейчас опять придется драться, но Рада удивленно покосилась на него:
– Ты чего? Это же обычные путешественники. Сейчас я у них выменяю какой-нибудь жратвы на шкуры. У меня волчьих шкур несколько штук, – объяснила она.
Люди, сидевшие у костра, действительно походили на обычных путешественников… пока не увидели Рэндалла и его спутницу. Двое мужчин выхватили мечи, а третья – женщина в плаще с надвинутым на лицо капюшоном – бросилась к Раде, на ходу вытягивая руки…
– Маг! – крикнул Рэндалл. – Будь осторожна!
– Эй, мы же только хотели продать… – начала Рада, но мощная волна лиловой маны, сорвавшись с рук колдуньи, опрокинула ее навзничь. – Ах, черт!
Про себя Рэндалл полагал, что у нее нет шансов против ведьмы, и только радовался, что каджитка оттянула магическую атаку на себя. С мужчинами, хотя это были зрелые опытные воины, он бы легко справился. Однако Рада ударом ноги подсекла ведьму, выхватила меч и рубанула.
«А я ее опять недооценил», – подумал Рэндалл, расправляясь со своими соперниками.
– Отличная броня, – Рада уже обшаривала поверженную противницу, прикарманивая все мало-мальски ценное. – Ну и зачем было лезть в драку? Я же просто хотела выменять немного еды! Только зря подохли…
Неплохая тренировка перед будущей службой, тем временем думал Рэндалл. Встретить бы еще кого-нибудь столь же агрессивного… Больше опыта – меньше конкурентов и выше плата. Интересно, почему эта мародерша не бросит свое ремесло и не подастся в наемницы, как я? Лучше бы зарабатывала…
– Так, что у нас есть пожрать? Ага, капуста… мясо… сейчас супчик забабахаем, – деловито приговаривая, Рада захлопотала у костра. – Да не стой ты как неродной! Ну-ка, нарезай овощи! И, кстати, глянь, что у них там в багаже.
Рэндалл привык брать с бою только оружие и драгоценности, но у Рады были иные предпочтения. Она присваивала все, что можно было продать.
– Ого, – она обнаружила какой-то невзрачный флакончик, – то, что надо! Данмеры такое очень ценят. В этом чертовом Виндхельме его днем с огнем не найдешь.
Поев, Рада влезла в палатку и без лишних церемоний завалилась спать.
«Она как будто совсем не беспокоится, что я могу убить ее во сне и завладеть всем, что она успела награбить… История с пиратами, похоже, ничему ее не научила», – подумал Рэндалл, но самый простой вывод – что Рада глупа – почему-то ему не понравился.
До сих пор она действовала вполне разумно.
Ночью еще похолодало; палатка промерзла насквозь, и Рэндаллу казалось, что его собственные кости превратились в лед. Он даже позавидовал каджитке, надежно укрытой не только одеждой, но и рябым кошачьим мехом. Мягким мехом. Пушистым… Этот мех так и манил погреть в нем руки…
– Возьми у меня в рюкзаке волчью шкуру и укройся, если замерз, – сонно пробормотала Рада, не открывая глаз.
Рэндалл так и сделал. Рада снова заснула, но он все-таки шепнул ей:
– Спасибо.
…Рассвет казался тревожным и даже гибельным – таким холодным красным светом озарилась полоска неба на востоке.
– А морозец-то все крепче, – заметила Рада. Ее зоркие кошачьи глаза все подмечали быстрее, и она прищурилась на восходящее солнце, на вершины, потом, покопавшись в рюкзаке, сверилась с картой, – о, то-то же я смотрю, горы знакомые… Скоро мы дойдем до развилки – там будет дорога на Солитьюд. Ну, во всяком случае, была когда-то.
Рэндалл кивнул, прикидывая, не стоит ли предложить ей смену деятельности. Наемница из этой кошки вышла бы очень даже… Пожалуй, он охотно поработал бы с ней в паре.
Мимо шел какой-то человек. Рэндалл отступил с дороги за камень.
– Эй, – окликнула его Рада, – ты куда?
– В столицу, – отозвался путешественник. Голос был совсем молодой. Рэндалл про себя отметил, что оружие у юнца дорогое и вообще отменное, но он даже не собирается его доставать: меч так и висел за спиной.
– Дорога на столицу еще существует?
– Конечно, – ответил юноша. – Хотите, покажу?
– Он тебя заманивает, – шепнул Рэндалл: поведение юноши показалось ему подозрительным. – Это точно подсадная утка. Давай, врежь ему! Ты же сильнее. Смотри, какое у него оружие, пригодится…
– Куда заманивает? – удивилась Рада. – Почему я?
– Дурочка, ты что, не знаешь, что мужчина может сделать с женщиной?
Рада колебалась.
– А оружие можно будет выгодно продать, – настаивал Рэндалл.
Неохотно Рада все-таки вынула меч и догнала юнца.
Судя по удивлению на его лице, не был он никакой подсадной уткой. И заманивать Раду никуда не собирался. Но когда тебе в горло летит чужой клинок, направляемый сильной и умелой рукой, поздно переспрашивать, что случилось, – надо защищаться. Юноша выхватил свой меч, попытался блокировать удары, но где ему было справиться с Радой!
В мгновение ока она сбила его с ног, занесла меч для последнего, решающего удара...
– Хватит! – крикнул юноша, закрывая голову рукой.
Рада остановилась.
«Почему она его не добивает?»
– Получил? А теперь вали отсюда, – задыхаясь, сказала Рада. Парень с трудом поднялся, опасливо озираясь, – она стояла, не шевелясь, и он побежал вперед.
«Он не собирался на нее нападать. А она его не добила. Может, это я разучился оценивать ситуацию правильно?»
– Я дала ему знатную острастку, – гордо заявила Рада, вкладывая меч в ножны. – Будет знать, как пялиться на каджиток!
– Ты могла бы убить его, – заметил Рэндалл.
– Убить? А зачем? Я не люблю убивать, – Рада пожала плечами. – И вообще… Он был слабее. И просил «хватит, хватит»… Ну, я не знаю, как-то это… Черт, а ты что, убил бы на моем месте?
Рэндалл отвел глаза.
– Ладно, проехали, – решила Рада. – Так ты в Солитьюд?
– Нет, – Рэндалл поколебался, наконец, повторил: – Нет. Я в Виндхельм.
«Я пойду с тобой, Рада. Куда бы ты ни направлялась. Может быть, ты научишь меня умению не убивать, когда в этом нет необходимости. А я буду тебя защищать, хотя ты отлично справляешься и без меня».
– Да ну? Ты же говорил… А, ладно. Пошли вместе, – сказала Рада. – Кстати, как ты относишься к данмерам?

@темы: Древние свитки, Котофанфик

---

Секретный кот

[Санди Зырянова]

Название: Секретный кот
Канон: "Муми-тролли" Т. Янссон
Автор: Санди Зырянова
Размер: мини, 1285 слов
Пейринг/Персонажи: Снусмумрик/Муми-тролль, Снифф, его секретный котенок
Категория: слэш
Жанр: флафф
Рейтинг: R!кинк
Предупреждения: вуайеризм
Краткое содержание: все котята и муми-тролли когда-нибудь вырастают и влюбляются, а Сниффу это еще предстоит

В страшно секретном месте спал, обернув себя хвостом, маленький… нет, не котенок, а взрослый кот, но его все еще считали котенком. Только Снифф знал, где находится это Страшно Секретное место – по правде говоря, еще это знала Муми-мама, а еще, хотя Снифф об этом и не догадывался, знали Муми-тролль и фрекен Снорк, которая иногда тайком от Сниффа приходила сюда, чтобы подлить котенку молочка и почесать его за ушком. И все-таки это был секретный кот Сниффа, только его собственный.
Так считал Снифф.
Он и весну хотел бы считать своей собственной, потому что это была очень хорошая весна – кукушки уже пробовали голоса, на деревьях вовсю распускались почки, день становился все больше и больше, и только в самых глубоких оврагах еще оставался снег, но совсем серый и безнадежный. Но, к сожалению Сниффа, весна была общей. Поэтому он пришел в Страшно Секретное место, чтобы поболтать со своим секретным котенком…
Котенка не было.
Коврик, который связала Муми-мама специально для него – был.
Мисочка для молока и немного молока на дне – были.
А котенка не было.
– Эй, – робко позвал Снифф. – Ты где?
Но в Страшно Секретном месте царила тишина.
Расстроенный и обиженный, чувствуя себя обворованным, Снифф поплелся куда глаза глядят. Он хотел было пристроиться под деревом и погрустить в одиночестве, остро чувствуя недостатки секретности в таком деле, как котенок: из-за того, что никто о нем не знал, Снифф даже не мог никому посетовать на кошачье коварство. И вдруг заметил кошку.
Кошка восседала на ветке и мяукала. Но не жалобно, нет, – призывно и дерзко. Это была большая, пушистая, гордая рыжая кошка. А под веткой – под веткой стоял секретный котенок Сниффа и гнусаво завывал, и видно было, что это уже совершенно взрослый кот!
– Как ты мог! – воскликнул Снифф. – Я искал тебя! Ты же мой секретный котенок, а ты… Я молока тебе хотел принести!
Но секретный кот даже не заметил его: он был поглощен весенней песней рыжей кошки, в которую усердно вплетал свои рулады.
Тогда Снифф окончательно разобиделся и решил найти Муми-тролля или Снусмумрика, чтобы поболтать с ними. Снусмумрик приехал только вчера, и ему определенно было что порассказать!
Муми-мама перед домом старательно выкладывала начищенные перламутровые ракушки между клумбами.
– Лучше бы золотые слитки, – сказал Снифф, поравнявшись с ней.
– Смотря какие, – возразила Муми-мама. – Некоторые совсем не имеют вида. А ракушки всегда красиво смотрятся между цветами!
– А где Муми-тролль? Ну, или Снусмумрик?
– Они там, но ты их лучше не беспокой. Давай-ка вместе выложим ракушки, а потом я дам тебе чаю с вареньем, – предложила Муми-мама. – С клубничным!
Она знала, что все друзья Муми-тролля обожают именно клубничное варенье. Но Снифф сказал:
– Нет, спасибо.
Он поднялся к комнате Муми-тролля и прислушался. Дверь была приоткрыта, и Муми-тролль о чем-то тихо и странно говорил со Снусмумриком.
– Я так рад, что ты приехал, – сказал он. – Я всю зиму видел тебя во сне. Жаль, что первые весенние цветы еще не расцвели!
– У меня для них есть песня, – ответил Снусмумрик. – И для тебя.
– Я хотел бы не расставаться с тобой никогда, – грустно сказал Муми-тролль.
Снусмумрик вздохнул.
Они, должно быть, уже не раз говорили об этом. Но Снусмумрик не мог остаться в Муми-дален навсегда – он уходил на юг, за новыми песнями и стихами, а потом приходил в Муми-дален опять. И Муми-тролль, наверное, чувствовал, что Снусмумрик не возвращается к нему, а просто заглядывает на огонек, проходя мимо, и никогда не будет считать его дом своим. Однако слышать этого ему не хотелось, и Снусмумрик понимал это – потому и молчал, и вздыхал молча.
Сниффу стало очень интересно, что же они скажут дальше. Противный секретный кот обидел его не меньше, чем Снусмумрик Муми-тролля. Больше! Ведь Снусмумрик хотя бы принес Муми-троллю песню. А кот изменил Сниффу с какой-то рыжей кошатиной…
– Давай будем вместе, пока не кончится весна, – сказал наконец Снусмумрик. – И лето, и осень. А там видно будет.
– В конце концов, следующая зима тоже когда-нибудь кончится, – подхватил Муми-тролль.
Снифф подумал, что к ним можно и заглянуть. Ведь дверь была приоткрыта.
Шляпа Снусмумрика лежала на полу, и его пиджак, и рубашка, и даже старые зеленые штаны, а сам Снусмумрик устроился на узкой кровати Муми-тролля рядом с ним, под одним одеялом. У Сниффа глаза вылезли на лоб, и он затих, чтобы его не заметили, однако и не подумал уйти – он впервые видел такое и сгорал от любопытства.
Худая исцарапанная рука Снусмумрика вынырнула из-под одеяла, чтобы погладить Муми-тролля по мордочке, по шее, по плечу. А Муми-тролль обнял его, прижимаясь щекой к щеке. Его движения были неловкими, как будто он не привык ни обнимать, ни прижиматься. Сниффу даже показалось, что Муми-тролль зарделся, будто стеснялся чего-то.
«Вот это его собственный друг, – подумал Снифф. – Ну, не совсем его собственный, он вечно куда-то уходит, но когда он здесь, он Муми-тролля. А мой кот…»
Снусмумрик откинул одеяло. Его узловатые прокуренные пальцы нежно касались бархатистой шкурки Муми-тролля, задерживаясь то на предплечье, то на груди, то на мягком животике, и наконец прошлись по чувствительной внутренней стороне бедра. С каждым прикосновением Муми-тролль все больше краснел, дыхание его становилось все более тяжелым и хриплым, а движения – все более робкими. Он неуверенно повернул мордочку, подставляя губы…
«Вот это да! – Снифф даже сам забыл дышать. – Они целуются! Как в книжках!»
Если бы Муми-мама знала, что Снифф тайком берет ее книжки, она, вероятно, устроила бы ему нагоняй. Но зато теперь Снифф знал, что Муми-тролль и Снусмумрик тоже их берут – а иначе откуда бы им знать, что такое поцелуй? В губы, мамочки… в губы! И в шею! И ниже – Снифф не знал, что там тоже можно целовать…
Пухлая ручка Муми-тролля перебирала волосы Снусмумрика. Снифф видел, как зажмурился Муми-тролль, как дрожат его пальцы и ресницы, когда Снусмумрик целовал ему низ живота, а потом услышал тихие звуки – будто кто-то сосет леденец, и такие же тихие, чуть слышные стоны, которые срывались с губ Муми-тролля… «Он делает ему больно? Не похоже… Странные они оба! А интересно, мой секретный кот этой рыжей…»
– О, – Снусмумрик отстранился, вытирая рот, и ободряюще усмехнулся.
– Прости, – робко прошептал Муми-тролль.
– Смотри, что у меня есть, – не слушая, сказал Снусмумрик, вставая и нашаривая пиджак на полу. – Ага, вот оно! Это подземное масло для загара. Помнишь, я рассказывал, как мне подарил его огненный подземный дух? Сейчас оно нам пригодится!
Снифф окончательно перестал что-то понимать. Зачем двум троллям, лежащим у себя дома в постели, масло для загара, да еще и огненное?
– Может, не надо? – застенчиво спросил Муми-тролль.
– Не надо, если не хочешь, – заверил Снусмумрик и погладил его по голове.
– Нет, я хочу, я очень хочу, – Муми-тролль очень решительно перевернулся на живот, и Снусмумрик стал гладить его еще и по спине.
Снифф прикрыл мордочку лапкой, чтобы не пискнуть от удивления. Зачем маслом для загара смазывать у себя в паху? А потом еще и… нет, это никуда, ни в какие ворота, не лезло, – с его места, правда, было плохо видно, но похоже, что Снусмумрик намазывал этим маслом попку Муми-тролля! И улегся на него сверху…
– Я хочу принадлежать тебе, – сказал Муми-тролль.
Снусмумрик снова вздохнул, и Снифф знал, что это значило: «Мы не принадлежим друг другу, просто думаем друг о друге – и когда мы рядом, и когда мы не рядом. А это лучше, чем принадлежать!»
Но тут-то Снифф понимал Муми-тролля куда яснее. В самом деле, что может быть лучше, чем когда что-то принадлежит тебе одному и никуда не девается?
Он выбрался из дома, чувствуя, как горят его щеки. Ему самому хотелось бы вот так лежать с кем-нибудь, и целоваться, и… да вот хотя бы с фрекен Снорк, она такая хорошенькая с золотым браслетом на ножке!
Его секретный кот шел навстречу по дороге, а рядом с ним выступала рыжая кошка. Вид у обоих был такой, точно они всласть налакались сливок.
– Предатель, – начал Снифф, но секретный кот подбежал к нему и потерся о его ноги. – Ну ладно, – он подумал и решился: – А эту рыжую мы тоже заберем! Да?
– Мяу, – ответил кот. Рыжая кошка подошла и нерешительно мурлыкнула.
– Будете оба моими секретными котом и кошкой, – заявил Снифф тоном, не терпящим возражений. – Надеюсь, вам-то не нужно подземное масло?

@темы: Муми-тролли, Котофанфик

---

[Laora]

Интересный ресурс с котами **

"Когда, расчесав кошку, получаешь еще одну..."

@темы: Смотрите, какая кошкота

---

Валяться в цветах.

[Laora]

Название: Валяться в цветах
Автор:  Laora
Бета:  Red Fir
Размер: драббл, 161 слово
Канон: Lamento

Пейринг/персонажи:

 Асато/

Коноэ

Категория: слэш
Жанр: флафф
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Асато — наглый провокатор

Валяться в цветах Коноэ не любил. Он вообще к цветам относился подозрительно и нередко чихал, когда Асато ему их притаскивал, из-за пыльцы.

А Асато готов был таскать цветы для Коноэ охапками. Во-первых, ему нравились цветы, во-вторых, он любил Коноэ. И даже говорил, что Коноэ любых цветов красивее.

Страсть к цветам у Асато появилась не после визита на заколдованный луг, где они с Коноэ в первый раз предались любви. Это было скорее нечто, заложенное генетически, передавшееся по наследству не то от мамы и папы, познакомившихся на цветочном лугу, не то от далеких предков-кошек. Те, наверное, тоже обожали кататься по цветочному полю туда-сюда, блаженно потягиваясь и соблазняя всех мимо проходящих своим цветущим видом.

Асато, правда, валялся только в присутствии Коноэ, но менее соблазнительным от этого не становился.

В итоге все заканчивалось тем, что Коноэ приходилось валяться в цветах вместе с Асато, как когда-то в самый первый для них обоих раз.

А валяться в цветах Коноэ не любил.

Впрочем, ради Асато он делал исключение.

@темы: Lamento, Котофанфик

---

Внук Звездоцапа

[Санди Зырянова]

Фанфик
Название: Внук Звездоцапа
Автор:  Санди Зырянова
Бета:  Хикари-сан
Канон: Э.Хантер "Коты-воители"
Персонажи: Воробушек, Грач, Звездоцап
Размер: драббл
Рейтинг: G

Воробушек чуть напрягся, принюхиваясь. Над головой шелестел лес, откуда-то справа слегка тянуло речной сыростью — это небольшой ручеек бежал между кочками, слева доносился еле уловимый запах ежа, прошедшего тут несколько дней назад. Но этот запах… Сомнений быть не могло: пахло кровью.

Нос заменял глаза, но не во всем. Трудно слепому коту быть учеником целителя, и Воробушек застыл, раздумывая, что же делать. Ему сейчас остро не хватало брата и сестры, хотя когда они были рядом и опекали его, он сердился. Сейчас он оказался один в малознакомом месте. Идти на запах? Но справится ли он? Воробушек фыркнул и решился.

Мордочка его влезла в паутину, давно брошенную хозяином — повезло, пригодится! С пастью, полной паутины, Воробушек спешил на помощь раненому коту.

К его удивлению, других запахов он не чувствовал. Только один кот и его кровь. Значит, кот пострадал не в драке.

— Ты? — услышал он удивленный и неприязненный голос. — А, слепой котенок! Ну, беги, приводи сюда своих дружков…

Воробушек остановился и зло прижал уши к голове: перед ним очутился кот из племени Ветра. Грач! Ну конечно! То-то запах этого кота показался ему знакомым. Но Воробушек уже пришел, чтобы помочь…

— Где ты ранен? — спросил он, выплюнув паутину из пасти.

— Не твое дело.

— Я спрашиваю, где ты ранен, мышеголовый? — рявкнул Воробушек. Поскольку Грач озадаченно молчал, Воробушек сам обнюхал его и нашел рану на боку. Подхватив паутину, он приложил ее к ране, постарался стянуть ее края. — Сиди здесь, мышеголовый, — продолжал Воробушек, — и не вздумай убегать.

Он пробежался вокруг, снова принюхиваясь. Ноздрей коснулся запах лопуха. То, что надо! Правда, рана Грача еще не воспалилась, но мало ли; а кашица из корней лопуха предотвратит это.

Грач поднял голову — Воробушек услышал его движение.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он. — За каким мышиным пометом ты вторгся на нашу территорию?

— Мышеголовый, — Воробушек выплюнул разжеванную кашицу на рану, сноровисто перевязывал ее и выдохнул. — Я почувствовал запах твоей крови и пришел, чтобы тебе помочь.

О том, что он попросту заблудился из-за слепоты, Воробушек предпочел не упоминать.

— Уходи к своему племени, — простонал Грач.

— Эй, я спас тебя! Изобрази немного благодарности, — вспылил Воробушек. — Пока, мышеголовый!

Он ушел, и в спину ему донеслось:

— Спасибо.


* * *

Вокруг Воробушка сгустился лес. Темный и густой, холодный и загадочный. Видимый. Это не наш лес, подумал Воробушек, это лес Звездного Племени… но какой-то он не такой. Что-то в нем есть необычное, недружелюбное. Вдруг правда, что Звездное Племя решило отступиться от нас? Где Щербатая?

Раньше он часто сердился на старую целительницу из-за ее нудных поучений, но сейчас был бы просто счастлив ее повидать. Однако, сколько ни ждал Воробушек, никого из Звездного Племени не увидел. И вот кусты шевельнулись.

Кота, вышедшего к Воробушку, он никогда раньше не видел. Огромный, темно-бурый, полосатый, величественный, этот кот свирепо сверкнул глазами. Шрам придавал его морде еще более грозное выражение, а ухо было надорвано. Да, это был могучий воин, но Воробушку почему-то стало не по себе.

— Умно, внук, — вдруг произнес кот. — Далеко пойдешь!

— О-о чем ты? — насторожился Воробушек.

— Когда твой брат захватит власть в четырех племенах, ты будешь тем, кто приведет их к радостному повиновению.

— Не понял… Мой брат не собирается захватывать власть!

— Брось, — кот пренебрежительно усмехнулся. — Он ее захватит. А твои деяния помогут ему убедить племена, что его власть — лучшее для них.
Воробушек попятился.

— Ка-какие… деяния?

— Такие, как сегодня. Ты спас кота из племени Ветра. Это хорошая заявка, внук, ты правильно сделал, что дал понять: на вас не распространяются границы.

— Я спас его потому, что он был ранен, а я ученик целителя!

— Это глупо, внук, — фыркнул кот. — Бесцельный поступок ведет к поражению.

— Не бесцельный! Я его спас!

— Значит, сегодня ты спас его бесцельно, — кот повернулся спиной и вполоборота добавил: — Не разочаруй меня, внук.


…Воробушек очнулся.

Внук, подумал он. Мой… дед? Но мой дед — это же…

Глупо. Львинолап мечтает объединить племена, чтобы они вместе выживали, а не чтобы ему повиновались. Остролапка не позволит ему даже и мысли о нарушении Воинского Закона. А целью спасения жизни может быть только спасение жизни.

«Я докажу, что границы — ничто перед нашей напророченной силой, — подумал Воробушек. — Но не ради власти, а ради счастья Четырех Племен. Ты крупно просчитался, дедушка Звездоцап!»

@темы: Котофанфик

---

Кошачья натура.

[Laora]

Название: Кошачья натура
Канон: ориджинал; мельком Bleach, упоминаются ГП и яойная манга
Автор: Laora
Бета: Санди Зырянова
Размер: миди, 4604 слова
Пейринг/Персонажи: девушка/девушка-кошка; Йоруичи/Сой Фон
Категория: фемслэш
Жанр: повседневность, романс
Рейтинг: R
Предупреждения: университетские реалии
Краткое содержание: Будни кошатницы-фикрайтера.
Примечание: в соответствии с пунктом 3.3 Правил WTF Combat все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, являются совершеннолетними; крэк, своеобразный юмор

…А сегодня Леланна плакала в туалете, потому что парни прицепили к ее юбке прищепку. Прицепили и дернули; к прищепке крепилась плотная нить, коротенькая юбка задралась, обнажая молочно-белое бедро, Леланна вспыхнула и убежала в туалет, чтобы позже появиться в аудитории с черными кругами под глазами — от потекшей туши.
Другая девушка, над которой подшутили подобным образом, только рассмеялась. У нее и бедра были другие, узкие, почти мальчишеские; она профессионально занималась танцами. Как-то раз на физкультуре Нейта видела, как эта ее однокурсница приподнимает руку, напрягая мышцы, — они перекатывались под загорелой кожей, и это было красиво.
Ей первой Нейта предложила участвовать в представлении «Мисс Физика», организацию которого преподаватели свалили на Нейтины плечи. Неловкая и совсем не спортивная, обладательница тяжелой груди, от которой спину ломило, Нейта была любимицей у преподавателей. Может, потому, что они были знакомы с ее рассказами.
Рассказы, которые Нейта на досуге писала, ходили по университету подпольно, передаваясь из рук в руки. От них лежнем лежала вся кафедра, а студенты так и вовсе ржали в голос — высмеивать Нейта умела и любила. Правда, один раз ей стало неловко — когда Леланна прочитала написанный про нее рассказ. Леланна сидела тогда на подоконнике, красивая, как картинка, и грустная, будто в воду опущенная, — девушка, у которой все всегда схвачено, которая преуспевает во всем, за что бы ни взялась, а дома говорит по-немецки с приходящей уборщицей.
Нейта знала про уборщицу, потому что однажды была у Леланны в гостях. Леланна пригласила ее, когда Нейта, недавно переведенная в более сильную группу, попросила подтянуть ее по английскому.
Идеальный порядок, новехонький музыкальный центр, кошка персиковой масти с приплюснутым носом и сварливым выражением морды — Нейте казалось, что она попала в другой мир. «Я пишу стихи, — рассказывала Леланна в промежутках между объяснениями. — Но никому их не показываю».
Все девушки пишут стихи, могла бы отозваться Нейта. И все рано или поздно бросают — за редким исключением. Писать хорошие стихи слишком тяжело: в них сложнее вложить душу, чем в рассказы.
Но Нейта тогда не сказала ничего, и сварливую кошку погладить не решилась: только практиковалась в английском и молча смотрела, как Леланна разговаривает с уборщицей.
Нейта и Леланна жили в разных мирах. У Леланны все было спланировано заранее, ее не мучили вопросы вроде «что я буду делать дальше»; Нейта же предпочитала не загадывать дольше, чем на завтрашний день, и, когда Леланна, провожая ее до двери, предложила вдруг свою помощь, Нейта даже не сразу ее поняла.
Ах, да. Мама сейчас в больнице. Интересно, откуда об этом узнала Леланна.
А потом был рассказ про Леланну, едкий, как зависть любого несовершенства к совершенству воплощенному, и, увидев грустное лицо однокурсницы, Нейта подошла к ней едва ли не с извинениями, с ложью-во-благо: «У тебя все хорошо?.. Это был рассказ не про тебя…»
«Нет, ничего», — отозвалась Леланна, спрыгнула с подоконника и ушла, оставив Нейту терзаться муками совести.
Тогда она не заплакала — она была сильной, Леланна, девушка-аристократка, у которой все всегда схвачено, которая не позволит себе жить в старой квартирке с неисправным унитазом и дырявым линолеумом… и никогда не будет пить неотфильтрованную воду из-под крана. Леланна могла преодолеть любое препятствие, наверное, потому ей все так трудно давалось. А Нейта не шла — летела по жизни, легко. Никто из ее знакомых даже предположить не мог, что есть у Нейты и другие дни — когда кажется, будто стены комнаты сдвигаются, грозя раздавить, а мир из естественной среды обитания превращается в страшное темное место, где может случиться все самое худшее.
Таких дней было немало, едва ли не больше, чем светлых. Тогда Нейта и бралась за свои рассказы — они выводили ее из тьмы. Она утешала себя ими, как ребенка сказками, упорно нашептывая себе: я хороша такой, какая есть. Ничего, если я боюсь подпускать людей к себе слишком близко, что меня ранит каждая мелочь, что я отдаю слишком много, не жалея, и ничего не получаю взамен, и все говорят: дура. Ничего, если у меня нет близкого человека, а свои самые потаенные мечты я даже доверить никому не могу, иначе попросту рассыплюсь. Ничего, если, несмотря на все усилия, мне не выбраться из нищеты — у меня есть мои рассказы. Я счастлива.
Нейта не знала, была ли счастлива Леланна. Зато Леланна могла помочь. Когда Нейта устраивала идиотское «Мисс-физическое» представление, только Леланна пришла ей на помощь. И даже согласилась надеть сетчатые чулки и короткую юбку — от этого спортивная однокурсница наотрез отказалась.
Они заняли второе место, проиграв соседнему потоку; «на нашем потоке каждый — личность, — объяснила Леланна огорченной Нейте. — Поэтому у нас такая плохая командная работа».
Нейта могла бы сказать все, что она думает о командной работе с людьми, которые о работе в принципе имеют весьма туманное представление. Вместо этого она, как всегда, смолчала; а сегодня Леланна плакала из-за дурацкой прищепки, и утешать ее не было смысла — разные миры.
Все равно дружить с другими девушками у Нейты не получалось никогда.
Дома ее никто не ждал — мама, выписавшись из больницы, пропадала на даче, говорила, что хочет отдохнуть от городской суеты. В свободное от учебы время Нейта предавалась фандомным мечтам и строчила фанфики, от которых не столь многочисленная интернетовская аудитория лежнем лежала. Или не лежала, а дрочила — рассказы, хранящиеся в папке «Йумар и йури», Нейта своим университетским знакомым предпочла бы не показывать. Она любила фемслэш, но не была уверена, что кто-то из ее реаловского круга общения поймет смысл порноистории о Гермионе и Джинни в пустующей спальне для девочек.
От фандомных мыслей Нейту отвлек смутно знакомый жалобный звук.
Опустив взгляд, поднимавшаяся по лестнице Нейта увидела кошку. Кошка, светлая, пушистая, отиралась у ее ног и на что-то горько жаловалась.
Нейта присела на корточки, погладила животинку рукой — непосредственности ей всегда было не занимать.
— Что, моя хорошая, потерялась?
Ошейника на кошке не было, и Нейту вдруг осенило.
У мамы на кошек аллергии нет. Так почему бы не взять к себе эту, светлую? Вон она какая потерянная… А маму потом можно просто перед фактом поставить, когда вернется.
— Пойдем, — решившись, сказала Нейта. — Пойдем домой, моя маленькая.
Справедливости ради следовало сказать, что маленькой кошка не была. Да и ела — будь здоров; Нейта пожертвовала ей кусок оставшегося сыра и приличную порцию творога, а потом еще и покрошила колбасы. Кошка умяла все за милую душу, выжидающе глядя на Нейту и поминутно облизываясь.
— Все, теперь терпи, — строго наказала Нейта, думая о том, где ближайший зоомагазин. Следовало купить поддон для кошачьего туалета, пару мисочек… игрушку какую-нибудь…
Фантазия буксовала и не хотела ограничиваться последней стипендией вкупе с писательским гонораром, Нейта мысленно подсчитывала деньги, а кошка невозмутимо умывалась, сидя у Нейтиных ног.
— Вы сами выбираете себе хозяев, — сказала Нейта со вздохом. Кошка глянула хитрым глазом и продолжила умывание.

***
На следующий день Леланна в универе не появилась. Однокурсники не знали, в чем дело. На протяжении пар Нейта пыталась подавить свое беспокойство, но в конце концов проиграла ему вчистую. Честя себя на все корки, она нашла в контактах номер мобильника Леланны. Номер у нее был уже давно, они обменялись как-то, и Нейта никогда не призналась бы, что поставила на звонок мелодию под красноречивым названием «Зомби». Честя себя на все корки, Нейта нажала на «вызов». Теперь пути к отступлению не осталось.
…И ведь нервничает она наверняка зря. Всякое бывает, от простуды никто не застрахован, и ничего, что Леланна раньше не пропускала ни единой пары, вне зависимости от того, в каком находилась состоянии… Все когда-нибудь случается впервые.
На десятом гудке Нейта вздохнула с облегчением. Она не представляла, о чем говорить с Леланной — ей вообще было страшновато общаться по телефону, звонки не особо близким знакомым казались ей непосильной задачей. Она даже в налоговую инспекцию звонить боялась, а ведь налоговая никаких личных чувств не предполагала. А тут — однокурсница, с которой они и говорили хорошо если несколько раз…
На одиннадцатом гудке кто-то снял трубку.
— Hallo, — резковатый выговор подсказал Нейте, что она говорит не с Леланной, а с ее уборщицей. Несколько лет немецкого в школе пришли на помощь: Нейте удалось худо-бедно объяснить, зачем она звонит.
— Фройляйн Анна не дома, — ответила женщина в ответ на неловкие Нейтины расспросы. — Со вчерашнего дня.
— Со вче… А как же… ее… родители? — Нейта на собственной шкуре прочувствовала смысл выражения «огреть пыльным мешком из-за угла».
— Уехали в Египет. Я передам фройляйн…
— Ага, — перебила Нейта, — спасибо.
И нажала на «сброс».
Итак, Леланна не ночевала дома. Даже мобильник с собой не взяла. И ее уборщица не видела в этом ничего странного, не торопилась звонить родителям или в правоохранительные органы. Так, будто Леланна уходила из дому едва ли каждую ночь.
Может, Нейта что-то не так поняла? В конце концов, ее немецкий во все времена был далек от совершенства.
Но если она все поняла верно…
В любом случае, это ее не касалось.
Вздохнув, Нейта поднялась с лавочки возле университетского корпуса, подышала на озябшие руки и отправилась домой.
«А до восьмого марта рукой подать», — пришла непрошеная мысль. На прошлый женский день Нейта вручила Леланне подарок — простую картинку в дешевой рамке, купленную на распродаже. На картинке был изображен ягуар — красивый сильный зверь. Нейта не могла представить смельчака, который бы решился повесить это изображение формата А5 себе на стену. Картина с ягуаром была одной из множества милых, но бесполезных вещей, размножавшихся в квартире Нейты делением. Полностью избавиться от таких вещей, как Нейта уже убедилась, невозможно, но предпринимать попытки все равно продолжала.
Подарок Леланне был всего лишь одной из таких попыток. Нейта не ожидала, что, получив его, Леланна зальется краской и смущенно пробормочет: «Извини… я ничего для тебя не приготовила».
«Да ладно, забей, я же не для того…»
«Такая прелесть, — кажется, ягуар пришелся Леланне по душе, — как ты угадала?..»
«Ну…»
Нейта скромно умолчала о том, что картинку купила мама, а она, Нейта, яростно радевшая за минимум лишних вещей в квартире, сбыла «хлам» первой попавшейся однокурснице на первый попавшийся праздник.
Волею случая однокурсницей оказалась Леланна.
Всегда и везде Леланна, стройная, светловолосая, выглядевшая или грустной, или сонной, обладательница маленьких ушей; Леланна, которая всегда шла до конца и делала то, что у нее не получалось, раз за разом, пока не достигала успеха. Леланна, о которой так хочется писать гадости, выражая в них не ее — себя.
— И где ее носит, — с неожиданной злостью сказала Нейта и оглянулась по сторонам — не слышал ли кто.
В подъезде было тихо, лишних ушей поблизости не наблюдалось; расслабившись, Нейта с первой попытки попала ключом в замочную скважину — и едва не потеряла равновесие, когда из-за двери на нее выпрыгнуло что-то светлое, небольших размеров.
«Кошка!»
Это и впрямь была кошка, которую Нейта подобрала вчера; совершив вокруг Нейты круг почета, кошка вбежала назад в квартиру. Оглянулась выжидающе: дескать, а что ты?
Было непривычно: ее кто-то встречал. Вдохнув, Нейта сделала шаг вперед.

***
«— Больше никакого саке, Йоруичи-сама.
— Эй, Сой Фон, расслабься, у нас еще весь день впереди, — золотые глаза озорно блестят, Сой Фон хотела бы сказать — сияют, но это именно блеск, и она не знает, что Йоруичи-сама предпримет в следующий момент. Только не она, не Йоруичи-сама, только не…»
— Не то, — грустно прокомментировала Нейта. Определенно, не следовало ввязываться в фандомное мероприятие, чтобы потом затягивать до последнего: но «дедлайнер-стайл» был частью Нейтиной жизни. Она даже подумывала записаться в команду рыбодебилов на Зимней Фандомной Битве, но потом решила: фемслэш им вряд ли будет интересен. А в фандомах Нейта предпочитала именно фемслэш.
— Три дня до выкладки, — сказала Нейта кошке, все еще безымянной. Придумать имя Нейта ей так и не рискнула; в настоящее время кошка сидела на столе рядом с Нейтиным ноутом, басовито урчала и время от времени слегка клонилась вперед. Будто носом клевала. — И непременно НЦа.
Не сказать, чтобы Нейта не любила НЦу. По юности лет она предпочитала высокий рейтинг любому другому; почти весь написанный ею фемслэш мог похвастаться если не полностью прописанным, то, во всяком случае, упомянутым порно. Это у рассказов может быть сюжет и «душа», как называла это Нейта, ну, на худой конец, стебное содержание — чтобы подружек по универу повеселить. Пару этих рассказов даже в журнале напечатали, помнится… А вот порно пишется с единственной целью: оно должно заводить. И писать его лучше в таком же, слегка «заведенном», состоянии.
Конкретно сейчас Нейта чувствовала себя какой угодно — печальной, уставшей, потерянной, — но не возбужденной.
Леланна исчезла. Пропадает сейчас, наверное, с одним из своих кавалеров, которые по договору, друзья семьи — что-то же она говорила Нейте о них такое, когда та была у нее дома, что-то говорила, только Нейта не слушала. Она смотрела на Леланну и пыталась найти в ней тысячу и сто минусов, и не находила ни одного, а потом перевела взгляд на сварливую кошку Леланны.
«Можно ее погладить?»
«Лучше не надо. Она не любит чужих. Может поцарапать».
Нейта не запомнила, как зовут кошку, в память впечаталось только слово «чужая». Другой мир, ничего не поделаешь, тренируйся в спряжении времен и не вмешивайся в жизнь однокурсницы.
«Хочешь, я ее развеселю?»
Нейта не ожидала этого вопроса. Она вообще не думала, что Леланна будет проявлять такое внимание к непрошеной гостье из другого мира. Нейта и мысли не допускала, будто сама, со своими рассказами и дырявым линолеумом, может быть интересна.
«А можно?»
«Конечно».
Спряжение времен было забыто. Леланна включила компьютер и усадила возле него свою вредную кошку с приплюснутым носом — персидскую, должно быть.
«Она любит играть в шарики».
Нейта уже тогда часто натыкалась в Интернете на словосочетание «играю в шарики», но до сих пор не знала, что оно значит.
В Интернете, похоже, в шарики вкладывали другой смысл. Нейта не могла представить, чтобы тамошние обитатели лупили руками по экрану, пытаясь попасть по шарикам на запущенном скринсейвере.
«Она не повредит компьютер?»
«Что ты. Она легонько. — Улыбка, возникшая на губах Леланны, удивила Нейту, но не больше, чем ее следующие слова: — Кошки — очень нежные существа…»
Позже Нейта встречала это выражение в яойной манге. «Невинная роза», кажется, так эта манга называлась. И фемслэшу там место тоже нашлось. Одна из сестер главного героя, Таки Рейзена, оказалась местной главной жрицей. Да еще и весталкой. Весталка по имени Юура из императорской семьи с явственным японским закосом… и ее коротко стриженная телохранительница Тачибана. Они замечательно вместе смотрелись, и не одна Нейта так думала. «С этих страниц яой заканчивается, начинается юри», — гласил чей-то комментарий на сервисе, где Нейта читала мангу онлайн. Яой, конечно, не закончился, вдобавок откуда-то вылез сюжет, не самый простой, особенно для не-японцев; «комменты к манге онлайн вселяют уверенность, что ты не одинока в своих пристрастиях», — подумала тогда Нейта.
О том, что ее пристрастие к манге и фандомам разделяют не только загадочные комментаторы, Нейта никогда не задумывалась. Да, один из однокурсников подхихикивал вместе с ней, когда слышал из уст преподавателя «слэш», или «рейтинг», или еще что-нибудь специфическое, употребленное, разумеется, не в узкофандомном смысле. Нейта подозревала: тот однокурсник тоже в фандомах, но подтверждать свои подозрения считала излишним. У нее была вторая жизнь, и впускать настоящих людей в эту жизнь Нейта не торопилась. А та фраза Леланны, разумеется, ничего общего с фандомами не имела. Просто совпало.
После еще одного забавного совпадения Нейта засомневалась, но два совпадения тоже ни о чем не говорят. Ведь верно?..
— Я буду читать вслух, — предложила Нейта кошке. Думать о Леланне было невыносимо. Следовало отвлечься — и дописать, наконец, обещанный фемслэш. Нейта не любила нарушать обещания. — Ты не против?..
Кошка мурлыкнула в ответ. Светлая, голубоглазая, она вообще была на удивление разговорчива.
— «Урахара, конечно, будет ревновать, — прочитала Нейта, — но ему полезно. — Ах! Снова вы об этом отвратительном коте, Йоруичи-сама…» Нет, не годится. Сделать Урахару котом — хорошая идея, но суть как раз в том, что Йоруичи — женщина-кошка, а Сой Фон и Урахара — обычные… шинигами. Как думаешь?
Кошка лениво моргнула, продолжая урчать, как миниатюрный трактор. Нет, имя «Йоруичи» явно не по ней, подумала Нейта. Йоруичи, когда превращалась в кошку, была черной…
— Я бы лучше аналитику написала, — пожаловалась Нейта. — Фанатские рассуждения на тему того, почему у Йоруичи темная кожа, как у… Холли Берри. Вроде она Женщину-кошку в экранизации играла?.. А хотя-а… На нужное количество слов я бы все равно не вытянула. А если так…
«— Я-я сделаю это, Йоруичи-сама! — голос Сой Фон едва заметно дрожал. — Я-я обязательно натру вам спину кремом, ч-чтобы вы не обгорели!
— Полагаюсь на тебя, — мурлыкнула Йоруичи, подставляя обнаженную спину под бледные руки Сой Фон. Той самой следовало намазаться, чтобы не обгореть… Йоруичи собиралась намазать свою пчелку сама — чуть позже.
— И чем вы на пляже занимаетесь, — бросила проходившая мимо Куукаку. За собой она что-то тащила. Что-то, по размерам более всего напоминавшее взрослую акулу.
Сой Фон было не до акулы. Она втирала крем в темную кожу Йоруичи — осторожно, но в то же время с силой. Йоруичи могла слышать, как часто бьется сердце Сой Фон; могла представить, как горячеет у Сой Фон в низу живота, обвязанном парео, упакованном в закрытый купальник. Такой купальник если снимать — так только целиком, а Сой Фон и не предполагает, должно быть, как приятно мурчать у нее на коленях, обернувшись кошкой, и наслаждаться ласковыми прикосновениями маленьких рук…»
Тут Нейта вынуждена была прерваться: кошке надоело сидеть на столе. Она, примериваясь, поставила лапу на Нейтино колено, закогтила слегка; Нейта замерла, чувствуя, как немеют щеки и бегут мурашки по шее. С ней редко такое случалось, обычно — когда выказывал кто-то неожиданную симпатию. Какая-нибудь девушка; с девушками у Нейты никак не получалось подружиться…
Кошка тем временем перебралась к Нейте на колени и продолжила урчать, вибрируя всем пушисто-шелковистым телом. Нейта нерешительно протянула руку, чтобы погладить. Кошка подалась лобастой головой навстречу Нейтиной руке, урча все так же громко и щурясь от удовольствия.
Несмело погладив свою любимицу, Нейта вернулась к тексту:
— «В один из таких моментов Йоруичи расслабилась настолько, что утратила контроль. Она обратилась в человека прямо у Сой Фон на руках, и та застыла, боясь пошевельнуться. Такая милая и забавная, ее Сой Фон; Йоруичи любила подхватывать ее на руки, смеясь, и кружить по комнате, не слушая возмущений, чтобы потом повалить на кровать. Иногда после этого Йоруичи оборачивалась кошкой и топталась по Сой Фон, выпуская когти; иногда человеческими руками сжимала маленькие грудки, гладила соски через тонкую ткань, пока они не твердели, а Сой Фон, раскрасневшаяся, негодующая, не становилась милой и покорной.
Порой Йоруичи казалось, что Сой Фон стыдится своего женского начала. Сой Фон мечтала быть отважной и сильной, настоящим воином. Даже на грунте она предпочитала мужскую одежду; а Йоруичи — Йоруичи оставалась собой. И, как каждая кошка, гуляла сама по себе.
Она не собиралась впутывать Сой Фон в свои проблемы, свою милую, забавную Сой Фон. Только вот однажды Сой Фон повзрослела и начала краснеть так отчаянно, что невинные игры с ней перешли все границы. Спать у Сой Фон на груди в обличье кошки, во сне трогая ее лицо мягкой теплой лапой, стало недостаточно. Сой Фон едва не теряла сознание, когда кошка-Йоруичи тыкалась мокрым носом ей в губы; Сой Фон что-то бормотала и тонко вскрикивала, когда человек-Йоруичи связывала ей руки за спиной и стягивала хакама. Фундоши Йоруичи с Сой Фон не снимала никогда. Или отодвигала, или дразнила прямо сквозь ткань прикосновениями, мучительно-долгими, заставляющими Сой Фон стонать от желания и истекать влагой. Йоруичи любила пробовать ее на вкус, подчиняя себе Сой Фон, но не меньше Йоруичи любила подчиняться. Позволять догнать себя и захватить в плен; любила черную кожаную сбрую на Сой Фон, острый привкус опасности и, конечно, ее Жало. Никто не жалит так больно, как Сой Фон, и не распускаются ни от чьих больше укусов на коже черные метки; каждый оргазм — будто маленькая смерть, но рядом с Сой Фон и смерть всегда рядом. Она страшна, Сой Фон — своей любовью; ее можно уговорить на что угодно.
Ради любви.
— Достаточно, — Йоруичи приподнялась, застегивая верхнюю часть купальника. — Теперь моя очередь помогать тебе, Сой Фон».
Кошка на руках Нейты зашевелилась, устраиваясь поудобнее.
— Не НЦа, но на эрку потянет, — заключила Нейта, сохраняя результат своих сегодняшних усилий в заветную папку, «Йумар и йури». — Послушаем музыку?
Кошка приоткрыла глаз и посмотрела на Нейту с явным сомнением.
— Слушать Пулатову с «Камерой пыток» не время и не место, — легко согласилась Нейта. Запускать рандомный выбор ей сегодня тоже не хотелось.
Музыку Нейта собирала уже пять лет, докачивая все новые приглянувшиеся треки. Ее странная коллекция включала самые разные жанры: от саундреков к аниме, фильмам и сериалам — до классической оперы, от готического рока — до простейшей попсы. Иногда Нейта под настроение делала на эту музыку любительские фемслэшные клипы. Из аниме обычно — другие видео-каноны не так располагали.
— Мир зиждется на фансервисе, — Нейта рискнула взять кошку на руки. Та оказалась достаточно тяжелой, но к самоуправству новоиспеченной хозяйки отнеслась благосклонно. — Где-то сейчас Леланна…
Показалось Нейте, или в урчании кошки вправду прорезались вопросительные нотки?
— Это моя… однокурсница, — объяснила Нейта, пересаживаясь со стула на кровать. — Знаешь, мне никогда на подруг не везло. Может, я потому и пишу фемслэш… не могу представить, как две девушки могут общаться с другой целью. Для меня любое общение похоже на любовь, поэтому и шея немеет… так, знаешь… когда кто-то выказывает ко мне симпатию. Даже ты, — Нейта улыбнулась. — Я всегда стараюсь обрывать все связи, как можно быстрее. Потому что, если они станут крепче, потом будет больно… Очень. Меня некоторые девушки из нашего универа боятся, я им про Симону де Бовуар и Колетт рассказывала… разное. И про Фриду, на семинарах тоже… А они ведь знают, что я типа творческая, рассказы пишу. Вот и шарахаются. В конкурсе «Мисс Физика» лесом меня послали, побоялись, что раздену несчастных и буду пялиться. А вот парни сразу же на помощь пришли. У нас вообще в универе парни хорошие. Как-то на восьмое марта они знаешь, что сделали? Нарядились в женскую одежду, напялили туфли на высоких каблуках, накрасились и весь день так проходили. Потом, правда, очень на каблуки жаловались. А еще они подбили нас пару пар прогулять, и мы пили шампанское за универом. И шоколадными конфетами заедали. Было весело.
Кошка у Нейты на руках недовольно завозилась.
— Ты прости, — зачастила Нейта, — я часто с одного на другое перескакиваю, ничего толком сказать не могу. У меня слишком много мыслей, понимаешь, иногда мне кажется, что моя голова для них слишком маленькая, что она треснуть может. Я, наверное, потому и взялась писать, не для того даже, чтобы из депрессии выбраться. Просто для меня всегда слишком много всего — мира, отношений, я боюсь потерять и поэтому сама отталкиваю, и пишу, будто разобраться в себе пытаюсь и одновременно — удержать. С парнями проще. Мне с ними всегда было легко, они манерничают меньше. И расставаться с ними просто. Нет ощущения, будто что-то важное теряешь. Хотя я даже с парнями дружеские отношения после школы поддерживать не решилась, не звонила никому из школьных друзей, на встречи выпускников не ходила. Сейчас тоже… общаюсь, потому что вместе учимся. Потом они пойдут своим путем, а я — своим. И Леланна тоже. Но она — особенная. Не подруга, просто… Она мне помогла. Единственная из девушек. И потом еще утешала, когда мы проиграли в конкурсе. Может, поэтому я захотела сделать ей подарок… А она еще пригласила меня к себе домой. И сказала… такое, странное. Будто из яойной манги. А потом…
Кошка урчала, и Нейта, успокоенная как этим урчанием, так и звуками собственного голоса, продолжила говорить:
— …был еще один случай. Мы с Леланной как-то вместе возвращались с универовской олимпиады, в одно время закончили. Я тогда вообще не старалась, сама удивилась, как второе место заняла. Но это потом выяснилось. В общем, возвращались мы. Холод был собачий, а я еще не знала, куда ехать, в городе плохо ориентируюсь… Леланна меня провожала. Нужно было до метро минут двадцать идти, а у меня перчаток совсем не было. У Леланны — были. Вот она одну перчатку сняла, с правой руки, дала мне. Я надела ее, а Леланна взяла меня за левую руку своей. У нее рука очень теплая была. Так мы и дошли… Хорошо было. А я потом… похожее вычитала. В манге «Чистая романтика». Может, и совпадение. Но уже второе по счету ведь!.. Вот я и думаю: может, Леланна тоже… в фандомах? Может, ей можно открыться? Хотя фемслэш даже в фандомах понимают редко, интереса к нему мало. Многие считают, что это странно. Может, и Леланна бы так подумала… — тут Нейта вынуждена была прерваться, чтобы зевнуть. Спать хотелось невыносимо, фик с высоким рейтингом вымотал ее ничуть не хуже взаправдашнего секса. Глаза слипались и, подумав, Нейта решила, что умываться на ночь и расстилать постель не будет. Так и завалится спать, с кошкой в обнимку. Уж слишком было уютно. Вспоминалось детство: отдых на летней базе, волшебное чувство одиночества и вседозволенности и то, как здорово было ловить на полянке кузнечиков, чтобы потом их отпускать. Однажды она поймала троих сразу, они бились ей в ладони, и одной было много лучше, чем позже — с двумя «одноразовыми» подружками, худенькими и легкими, повадившимися лазать через дыры в заборе и сидеть на верхних ветках деревьев, чтобы оставить ее одну…
***
Кажется, Нейта плакала во сне. А потом ей стало тепло. Хорошо. М-м.
Просыпаться не хотелось совершенно, но Нейта все же приоткрыла один глаз. Потом — второй.
Потом она попыталась высвободить руки, чтобы протереть глаза, но номер не удался — Леланна держала крепко.
Голая и совершенно настоящая Леланна, растянувшаяся на Нейтиной кровати. С самой Нейтой в обнимку.
После дикого вопля Нейты Леланна соизволила проснуться.
— Не шуми, — попросила своим красивым чистым голосом; она, кажется, закончила музыкальную школу и всегда пела, козыряя отменным музыкальным слухом. Нейта таким похвастаться не могла.
Тем не менее, голос у Нейты был, и использовала она его вовсю, так, что Леланне пришлось заткнуть ее радикальным образом.
Поцеловать.
Пока Нейта пыталась сообразить, что происходит, Леланна, кажется, окончательно пришла в себя. Открыла глаза, голубые и немного насмешливые:
— Ну что, поняла?
— Т-т-т-ты… кошка? — звучало это абсолютно невероятно. — Я сплю, я точно сплю!
— Нет, не спишь. Ты поняла это давно. Сначала та картина…
— К-картина?
— На восьмое марта. С ягуаром. Ты разглядела мою кошачью натуру — это не всякому дано. Тогда я и поняла окончательно: ты — моя особенная. А теперь еще и Йоруичи с Сой Фон… Последнее подтверждение того, что ты хочешь меня именно так, как я хочу тебя.
— Я…
— Тебе ведь неприятно было думать, что я провела с кем-то ночь? — Леланна лукаво, совершенно по-кошачьи прищурилась.
— Ты… — Нейта ущипнула себя. Это не возымело эффекта. Тогда она ущипнула Леланну. Та игриво взвизгнула; не похоже на сон, подумала Нейта.
— Ты никого к себе не подпускаешь, — продолжила Леланна как ни в чем не бывало. — Но у нас есть однокурсник… Вы с ним смеетесь, когда слышите определенные слова от учителей. Я поговорила с ним, потом вбила эти слова в поиск… просветилась. И поняла, чем ты увлекаешься. Я стала к тебе ближе. Но ты меня избегала, как и всех остальных, пыталась закрыться… спрятаться в своих рассказах. Это было очень грустно. Тогда я решила пойти на крайний шаг. Я узнала, где ты живешь, и использовала свою способность. Теперь я знаю о тебе все. И тебе нет смысла скрываться.
— Э… Леланна, тебя это… не ищут? — осторожно спросила Нейта. Нужно было линять. И чем быстрее, тем лучше: намерения Леланны были абсолютно недвусмысленны. За свою жизнь Нейта написала не так мало фемслэшной НЦы и вполне представляла, что вскоре должно случиться.
— О, фрау Веллер давно знает, что я гуляю сама по себе. Тут не о чем волноваться, — проворковала Леланна, — совершенно не о чем, моя дорогая.
— Эм… Леланна, я…
— Да?..
— Спасите!!!

***
— Так почему ты выбрала меня? — спросила Нейта часом позже. Испуганная ее криками Леланна моментально вспомнила о правилах приличия и превратилась в кошку. Попялившись на кошку, Нейта попросила ее превратиться обратно. Метаморфоза была быстрой и практически неуловимой для глаза; в итоге Нейта уверилась, что она сошла с ума, а значит, все нормально. После чего она предложила Леланне свою одежду и позвала ее на кухню, пить чай. Там их и встретило хмурое утро.
— Потому что у тебя большая грудь, — отозвалась Леланна.
— А, ясно, потому что у меня большая… — Нейта замолчала. — Погоди. Что?!
— Шучу, — глаза Леланны смеялись. — Хотя мне правда очень нравится твоя фигура.
Нейта поперхнулась чаем и долго кашляла. Леланна смотрела с сочувствием, но по спине стучать не торопилась. Она теперь вообще старалась не прикасаться лишний раз к Нейте, что не могло не радовать.
— У меня к тебе тоже есть вопрос, — сказала Леланна. — Тот рассказ… про меня. Почему ты его написала?
— Э-э, — замялась Нейта. — Извини. Я не хотела тебя обижать…
— Ну, не волнуйся, я не восприняла все так серьезно, — Леланна рассмеялась. Нейта почувствовала себя так, словно у нее с души камень упал.
— Только теперь я тебя так просто не отпущу, — продолжила Леланна. — Это не в моей натуре. Мы, кошки, — страшные собственники… Я буду ждать, когда ты подпустишь меня ближе. И тогда — пощады не жди… Можно от тебя позвонить?
Нейта протянула телефон и как завороженная смотрела на профиль Леланны, пока та вызывала такси.
— Одежду не верну, — предупредила Леланна. — И будь готова, что теперь я начну к тебе подсаживаться. Кошки не отступаются от захваченной, мр, территории, — она неуловимо коснулась Нейтиной щеки и сразу отпрянула.
— Леланна, — позвала Нейта, уже провожая девушку-кошку в прихожую.
— М-да? — та обернулась.
— Тот рассказ… Тех, кого любишь, хочется дразнить, — смущенно пробормотала Нейта.
Сияющая улыбка Леланны стала ей ответом.

@темы: Котофанфик, Bleach

---

[Санди Зырянова]

Фанфик
Канон: Bleach
Название: Весенние картинки
Автор: Санди Зырянова
Пейринг: бьякурен, упоминается Зараки/Ренджи
Рейтинг: Р!кинк
Предупреждения: catting
Примечание: в средневековой Японии считалось неприличным целоваться

Едкое солнце резало глаза после полумрака отрядного офиса, а неприятная сырость, которой тянуло со всех затененных участков, раздражала еще больше, чем солнце. Поэтому Ренджи едва высунул нос из офиса – и тут же снова нырнул в спасительное помещение.
Ренджи не любил начало весны. Пара недель в марте, когда холода уже сошли на нет, но весна еще не вступила в свои права, – не самое уютное время: ветер швыряет в лицо клочья сырой пыли, голые ветви деревьев постукивают друг о друга, как кости мертвецов в призрачном танце, в зимнем шихакушо жарко, но стоит распахнуть косоде – и ледяной воздух вырывает из потной груди надсадный кашель на зависть Укитаке… В такие дни Ренджи предпочитал безвылазно торчать в офисе до упора, а потом спешил или в свои покои, или к кому-нибудь из друзей, чаще всего к Кире или к Хисаги, чтобы поболтать за кувшинчиком подогретого сакэ: все не так тоскливо! Но только не по четвергам.
По четвергам Ренджи навещал поместье Кучики.
…Футон уже расстелен и покрыт шелковыми простынями, розовато и мягко светит акари, чуть заметный аромат курительной палочки проникает сквозь неплотно прикрытое окно – палочку оставляют снаружи, потому что ее запах в помещении кажется изысканному Бьякуе слишком резким. На низеньком столике сервирован легкий ужин, и сакэ будет подано самое дорогое – охлажденное. И пылает, не в силах разогнать холод и сырость, инкрустированная бирюзой и слоновой костью чаша хибачи… Все прекрасное, утонченное и чужое; каждая мелочь напоминает Ренджи, насколько он здесь неуместен. Да Ренджи и сам чувствует себя слоном в посудной лавке. А когда Бьякуя опускается на шелковые простыни, протягивая к нему руки, это ощущение еще усиливается…
Задумавшись, Ренджи едва понял, что капитан уже несколько минут в упор смотрит на него, и одна недоуменно вздернутая бровь мало-помалу сменяется грозно нахмуренными двумя.
– Ренджи? – ледяным тоном произнес Бьякуя.
– Да-да, тайчо, простите, задумался, – на одном выдохе пробормотал Ренджи.
Бьякуя глазами указал ему на часы. Тренировка должна была начаться через три или четыре минуты.
Ренджи подхватился и вылетел из офиса.

***
Из-под неплотно прикрытых створок окна чуть заметно тянуло запахом курительной палочки.
Всякий раз Ренджи хотелось сказать, что он больше не придет, и полюбоваться удивленно расширившимися глазами капитана. Наверняка он если не спросит, то подумает «да как он посмел, этот руконгайский оборванец!» И всякий раз Ренджи представлял себе, что больше не будет этих вечеров по четвергам, этих шелковых простыней, этих гладко выбритых щек, прижимающихся к его щеке, и сильных рук, которым хотелось покориться навсегда…
Бьякуя подцепил пальцами оби Ренджи, притянул его к себе, обнимая, и Ренджи склонил голову к нему на плечо. В полумраке спальни терялась вся массивность Ренджи, вся его мощь и уверенность, он даже как будто становился меньше ростом. И оставалось какое-то детское восхищение, почти робость перед спокойной силой Бьякуи.
…Вот он подхватывает Ренджи на руки. Со стороны, должно быть, это смотрится забавно – Ренджи ведь огромный, он на целую голову крупнее Бьякуи, у него большое костистое тело, большие руки с широкими запястьями, большие мосластые ноги. И любая поза, которую он принимает, кажется самому Ренджи неуклюжей. А Бьякуя несет его легко, как пушинку, и укладывает на ложе с такой бережностью, будто Ренджи хрупкий цветок или фарфоровая ваза. Сухощавые, твердые пальцы Бьякуи пробегают по его ногам – грубая кожа, как Ренджи ни старается смягчить ее, покупая за баснословные деньги притирания в лавке «Дамское счастье», что у Северных ворот Сейрейтей, ничего не получается; густые медно-рыжие волоски, тоже грубые, и Ренджи стыдно за себя сейчас. А пальцы пробегают еще и еще раз, и гладят, и ласкают, словно упиваясь этой грубостью, этой рыжей шерстью и выпирающими мослами… И за свои руки, такие большие и неловкие, Ренджи тоже стыдно, – а Бьякуя и их ласкает, нежит, согревает своими прикосновениями, и прижимает его ладони к своей груди, и смотрит долгим печальным взглядом Ренджи в глаза. А потом он обнимет Ренджи за плечи, стиснет их все с той же невероятной, повергающей в трепет силой, и Ренджи сквозь ткань юкаты почувствует биение его сердца.
И в такие минуты, прильнув щекой к щеке Бьякуи, Ренджи почти верит, что тоже что-то значит для своего капитана. Пусть хотя бы как его лейтенант, как его «вакашу» – подчиненный-любовник…
Хотя для вакашу он, пожалуй, староват.
А потом ярко-розовый шелк юкаты оказывается отброшенным, обнажая мускулистые бедра, и Бьякуя их гладит, щекочет, проводит самым-самым кончиком пальца по чувствительной внутренней стороне, словно задавшись целью окончательно свести Ренджи с ума. И наконец, Ренджи переворачивается лицом вниз. Приподнимается на колени…
Ренджи заерзал на футоне. Как всегда, ему отчаянно не хотелось покидать поместье. Впрочем, гори оно огнем, это поместье, – ему, Ренджи, отчаянно не хотелось выпускать Бьякую из объятий. Хотелось свернуться рядом с ним, как сонному коту, – калачиком и спать у него под боком, довольно мурлыча. Но Бьякуя спал с настоящим котом, а не с Ренджи. Внимание этой животины Ренджи поначалу очень нервировало, – кому понравится, когда к тебе в спальню в самый волнующий момент неслышно проскальзывает черный кот, будто вестник смерти от чахотки, и, цинично щурясь, следит за каждым твоим движением? Впрочем, вскоре Ренджи с ним подружился.
Айко был единственным обитателем поместья Кучики, с которым Ренджи было легко.
Сейчас он, мягко ступая, вошел и вклинился между Ренджи и Бьякуей, вытянув хвост. Длинный-длинный. Бакэнеко, что ли? – подумал Ренджи, неохотно поднимаясь.
– Ренджи, – Бьякуя помолчал, наконец, разлепил губы. – Останься.
Это прозвучало как приказ, и Ренджи ответил уставным «хай, тайчо».
Их пальцы встретились в шерстке Айко.
– Сегодня скверная погода, – все так же спокойно произнес Бьякуя. – Но я видел бутон калужницы. Он почти раскрылся – завтра мы увидим полный цветок.
– Здорово! – искренне выпалил Ренджи, запоздало соображая, что Бьякуя мог выдать это в качестве иносказания. Разгадывать его поэтические экивоки Ренджи никак не мог наловчиться.
– Квинси идут, – в голосе Бьякуи ничего не изменилось, ни единой жалобной ноты не прозвучало, но Ренджи понял, насколько ему тревожно. – Этот цветок может быть последним.
Как и эта ночь, с тоской подумал Ренджи. Что ж, сейчас или никогда…
– Тайчо, – сказал он, – а вот скажите, если бы у вас был другой лейтенант, вы бы его тоже зазвали к себе… ну, сюда?
Бьякуя выпустил кота и приподнялся на локте.
– Разве ты не проводил вечера с Зараки-тайчо, Ренджи? – холодно спросил он.
Ренджи прикусил губу. С Зараки все было по-другому. Да, он восхищался Зараки, он верил ему, он шел за ним… И когда Зараки бесцеремонно положил руку Ренджи на загривок и увлек к себе в офис, чтобы разложить прямо на столе, со спущенными на щиколотки хакама, придерживая за волосы, – Ренджи был почти счастлив. В тот миг он наконец-то почувствовал себя настоящим бойцом одиннадцатого отряда. Но Зараки – это Зараки…
– Проводил, – честно признался Ренджи. – Но это же совсем не то. Я был для него только одним из его парней. И он был для меня только капитаном.
– Вот как, – ровно проговорил Бьякуя. – Ты хочешь стать для меня особенным подчиненным.
Ренджи помолчал, собираясь с духом.
– Не так, – сказал он. – Потому что вы для меня особенный человек, тайчо. Я люблю вас.
Бьякуя приподнял брови.
Акари мигнул и погас – свеча в нем догорела.
«Вот он такой, – горько подумал Ренджи. – Как этот акари: светит, а все равно темно, потому что он не любит меня. И как этот сволочной хибачи, от которого тепла ни на грош, только вечно стукнешься об него, когда уходишь…»
– Нет разницы, Ренджи, между любовью к супругу и верностью к старшему по званию, – назидательно сообщил Бьякуя, не слишком точно цитируя кодекс Бусидо.
– Есть, – уверенно возразил Ренджи. – Хотите, покажу?
Он отбросил полы юкаты Бьякуи, совершенно обнажив его, сжал в объятиях и прильнул губами к его губам.
По совести, Ренджи видел все это в кино в Мире живых. Практики поцелуев у него не было никакой. Но с учетом того, что Бьякуя и кино-то не видел, у Ренджи явно имелось преимущество.
По животу Ренджи прошлось что-то пушистое и щекочущее, это приятное ощущение резко сменилось жгучей болью, злобный мяв резанул по ушам, а потом увесистое тельце протопало по его груди и голове, резким прыжком выскочив из постели.
– Тьфу, ёкай хвостатый, – выругался Ренджи. – Совсем забыл, что он тут!
Бьякуя содрогался, часто дыша. Ренджи испугался, заглянул ему в лицо, но в темноте ничего не увидел – и испугался еще больше. Наконец, до него дошло, что Бьякуя сдерживает смех.
– Мя-а-у! – возмущался где-то в изголовье Айко.
– И что это было, Ренджи? – отсмеявшись, спросил Бьякуя.
– Поцелуй, – гордо объяснил Ренджи. – Так положено, когда любишь.
Бьякуя откинулся на спину, переводя дух…

***
Ренджи не ошибся: это действительно была их последняя ночь перед вторжением квинси. Потом им обоим было не до шюдо с охлажденным сакэ и котиком. А потом оба едва не погибли в боях, лечились, восстанавливали банкаи – и снова воевали…
И когда Урахара с обычной непроницаемой улыбочкой собрал их и вайзардов, чтобы отправиться в Измерение Короля, Ренджи только обрадовался. Он понимал, что, скорее всего, идет на смерть. Но рядом с ним были самые близкие люди.
Рукия.
Товарищи по одиннадцатому – Зараки, Иккаку и Юмичика.
И Бьякуя…
Когда-то – совсем недавно, но целую жизнь тому назад – Ренджи сказал, что не хочет быть для него особенным подчиненным. И все-таки он тогда покривил душой. Бьякуя был для него особенным командиром – тем командиром, за которого можно идти в бой и погибать с улыбкой. Такой командир бывает раз в жизни… Но любовь и преданность, думал Ренджи, все-таки не одно и то же. Разница есть. Любить можно одного, быть преданным – другому, а у меня так звезды сошлись, что Кучики-тайчо и любимый командир, и любимый мужчина, и все в одном кувшинчике…
Они еще кого-то ждали, кого-то разыскивали, и Бьякуя, пользуясь небольшой передышкой, увлек Ренджи в соседнюю комнату, закрыв за собой фусума.
– Ма-ау! – сообщил Айко.
– Он тоже с нами идет? – удивился Ренджи.
– Нет. Я перенес его сюда из Общества душ, так как если мы проиграем, он все равно погибнет вместе со всем миром, но если мы победим, ему тут будет безопаснее, – пояснил Бьякуя.
Похоже на тайчо, подумал Ренджи. Делает вид, что его ничто не затрагивает, а сам только и знает, что беспокоится обо всех.
И тут думать стало невозможно, потому что Бьякуя стиснул отвороты косоде Ренджи, притянул его к себе и крепко прижался губами к его губам. Кончик его языка пробежался по губам Ренджи, размыкая их, овладевая его ртом; Ренджи обхватил Бьякую руками, зажмурился…
– Здесь есть футон, – шепнул Бьякуя ему прямо в губы.
– Да, – отозвался Ренджи.
Бьякуя буквально вытряхнул его из хакама, опрокинул на футон, опустился рядом, торопливо сжимая Ренджи и прикусывая его губы. Ками, в панике подумал Ренджи, я же небрит, и потный, и… хорошо хоть мылся с утра… о, ками, что он делает?!
Руки Бьякуи – они везде. В паху, между ягодиц, между лопаток. Они то поглаживают, то нежно массируют, то безжалостно мнут, то обнимают, сжимая Ренджи до хруста в костях.
Губы Бьякуи – везде. Они осыпают поцелуями Ренджи, то впиваясь ему в губы, то вылизывая кадык и ключицы, то засасывая соски.
Ошалев, Ренджи не знал, что ему делать. Отвечать на ласки чинно и благопристойно, как научил его Бьякуя за время их встреч в поместье? Или махнуть рукой на приличия и ласкать Бьякую так же горячо и жадно? И шептать ему о своей любви?
– Ты видел, Ренджи, – задыхаясь, проговорил Бьякуя, – что бы ни случилось, а весенние цветы подняли головки? Они как ты: цветут наперекор бурям.
– Я… я люблю вас, тайчо. Вы извините, я неаккуратный, – стыдливо шепнул Ренджи.
– Ерунда. Мне всегда нравились твоя сила и мужественность, Ренджи. И всегда хотелось сделать вот так…
Бьякуя оторвался от него, пружинисто выпрямился – Ренджи съежился, – и вернулся, держа в руках Айко. Ренджи зажмурился, чувствуя, как рука Бьякуи стаскивает с него остатки одежды.
– Так-то лучше, – шепнул Бьякуя. – Твое могучее тело еще прекраснее, когда рядом с ним нечто маленькое и слабое…
Мягкие, шелковистые лапы прошлись по спине Ренджи. Прикосновение было невыразимо приятным, но Айко вдруг выпустил когти. Ренджи сдержал вскрик.
Коготки прошлись по спине еще раз. И еще. А потом Бьякуя наклонился и принялся вылизывать кожу, сладко выдыхая.
– Кровь, пот и пыль, – еле слышно шептал он. – Татуировки и шрамы. Вкус мужчины. Твой вкус, Ренджи…
Пушистое прикосновение кошачьего тельца, ласки Бьякуи, его шепот, боль, – все слилось в жгучее, невыносимое возбуждение, лежать на животе стало нестерпимо, потому что член терся о простыню, глаза заволокло красноватой пеленой. Ренджи, всхлипывая, приподнял бедра, повилял ими, бесстыдно раскрываясь – раньше он никогда не позволил бы себе такую нескромность.
Но это было раньше.
Масла у них не было, Бьякуя смочил себя слюной, но ее не хватило, и Ренджи зашипел от боли. И странным образом эта резкая боль отозвалась в паху еще большим возбуждением. А когда Бьякуя начал резко, рваными толчками, двигаться, Ренджи совсем потерял голову…
Кажется, он на мгновение потерял и сознание. А когда Ренджи очнулся, Бьякуя уже привел себя в порядок и с обычным невозмутимым видом сидел и перебирал пальцами его волосы; Айко с другой стороны лежал и самозабвенно мурлыкал. С трудом Ренджи поднялся и принялся одеваться.
Когда они вернулись к Урахаре, уже все были в сборе – ждали только их, но никто ничего не сказал. Разве что Юмичика и Хирако старательно отворачивались, косясь на разрумянившиеся скулы Бьякуи и на шею Ренджи, пламенеющую от засосов…
Их ждали Измерение Короля, Яхве и новые сражения. По совести – верная гибель. Но теперь Ренджи твердо знал, что они победят.

@темы: Котофанфик, Bleach

---

Слезоразлив.

[Laora]

Название: Слезоразлив
Автор:  Laora
Бета:  Red Fir
Канон: Lamento
Пейринг/Персонажи: Коноэ/Токино
Категория: слэш
Жанр: hurt/comfort, флафф
Размер: драббл, 485 слов
Рейтинг: R
Примечание: AU от канона

— Переселяйся в Рансен, Коноэ, — предложил Токино однажды.

Он предлагал это давно — еще с того, наверное, времени, как они впервые встретились. Или с того, как заночевали в одной кровати, говоря о разной чепухе, глазея на лист, находящий путь, — другого освещения Коноэ не признавал — и болтая ногами. Или с того, как Токино, который был старше Коноэ, накрыл брачный сезон; тогда Коноэ, ничего в этом не смысливший, сначала бегал как подстреленный, боясь, что друг заболел. Потом до него дошло: это тот самый брачный сезон и, по-хорошему, тут следует помочь.

Токино, занявший кровать Коноэ, стонал и извивался под одеялом; сначала он попытался отбиваться и даже хватанул Коноэ когтями.

Потом, вздрогнув, доверился, толкаясь в руку Коноэ и приглушенно всхлипывая. Ощущение было странным; кто-то, полностью зависящий от тебя… получающий удовольствие по твоей воле.

После Токино ударился в слезы. Коноэ не мог понять, в чем дело, и заволновался снова: у него, в конце концов, было не так много опыта, до этого дня он дрочил только себе самому, и без брачного сезона, в который, по слухам, тело становится невероятно чувствительным. Он мог напортачить… Сделать что-то не так. Причинить боль.

— Я всегда плачу, — отмахнулся Токино, вытирая нос тыльной стороной ладони. — Такое ощущение, будто что-то ужасное случилось. Представляешь, как на это кошки реагируют?

Коноэ было очень интересно, как реагируют кошки. Он никогда не имел с ними дела: в Каро остались только коты, такие, как он или Токино. Самки вымерли из-за Шикку.

Но Токино жил в Рансене. Там кошки еще были.

— Из меня отвратительный брачный партнер, — признался Токино. — Я, наверное, никогда не женюсь. Какая кошка согласится терпеть слезоразлив после каждой случки?

Он использовал намеренно грубое слово; он казался очень грустным, и Коноэ, не выдержав, предложил:

— Давай я буду твоим брачным партнером! Мне все равно, плачешь ты или нет. Я считаю, что эти… случки… вообще не имеют значения, но могу тебе помогать. А уживаемся мы хорошо — как самые настоящие партнеры.

Токино посмотрел на него печально.

— Ты просто не знаешь, что такое брачный сезон, Коноэ. Когда ты войдешь в охоту, тебе понадобится хороший партнер. Не такой, как я. И, если ты его встретишь… то будешь жалеть о том, что «помогал» мне. Это покажется тебе стыдным и грязным. Сегодня нам тоже не следовало бы… Брачный сезон пришел на несколько дней раньше, чем я рассчитывал, — с этими словами Токино уткнулся носом в подушку. Он выглядел очень несчастным и тяжело дышал; худые бока приподнимались и опускались, уши поникли.

Именно тогда Коноэ понял: без него этот неловкий кот, который даже за себя постоять не умеет, пропадет как пить дать.

Он сгреб Токино в охапку и сбросил с кровати; они покатились по полу, который, по-хорошему, давно стоило помыть, не то играясь, не то всерьез пытаясь укусить друг друга.

Наконец Коноэ «победил» и, прижав Токино к полу, уселся на него сверху.

— Я — твой брачный партнер, — объявил он, подрагивая хвостом. — Или я недостаточно хорош для тебя?

Здесь у Токино возражений не нашлось.

…Ему пришлось повторить свое «Переселяйся в Рансен» всего трижды, прежде чем Коноэ согласился.

@темы: Lamento, Котофанфик

---

Инстинкт убийцы.

[Laora]

Название: Инстинкт убийцы
Канон: «Золотой полдень» Анджея Сапковского; фрагментарно «Берсерк» Кэнтаро Миуры и др.
Автор: Laora
Бета: Санди Зырянова
Размер: мини, 1435 слов
Пейринг/Персонажи: Чеширский Кот (Честер), Красная Королева (Мэб), Мартовский Заяц (Арчи), Болванщик
Категория: джен
Жанр: фантасмагория
Рейтинг: R
Предупреждения: POV Честера
Краткое содержание: в Волшебную Страну просачивается фэнтези, и только Честер может что-то с этим поделать.

— Все разваливается, — сказала Мэб.
Я фыркнул, но и хвостом не повел. Раз Мэб сочла допустимым прийти ко мне в одиночку, миновав табличку с надписью: «ОСТОРОЖНО: БАРМАГЛОТ», значит, на то имелась веская raison.
Либо у Мэб развилась паранойя — она все же нежное существо. Нежное и изысканное, пусть она сама себя и называет Красной Королевой.
В иной день я ушел бы от изысканной Мэб, растаяв в воздухе, но сегодня солнце было слишком теплым, чтобы что-либо предпринимать. Отдых — это настоящее искусство, и мы, коты, освоили его в совершенстве.
Я, разумеется, не собирался делать вид, будто слушаю Мэб — даже если на самом деле ее слушал.
— Ах, Честер, — Мэб картинно заломила руки, — они теперь думают совсем о другом.
Я бы мог поспорить с ней. Мало людей осталось, которые, как пророк Магомет, могут отрезать свой рукав, чтобы не разбудить прикорнувшего на рукаве кота, но такие люди есть. Не столь давно — пару столетий назад или вперед, быть может, — я говорил с таким libre artiste, тем самым, который назвал нашу страну Wonderland. Настоящее открытие для литературы — после Шекспира. Или Блейка. Или Эмилии Бронте.
Пока такие люди есть, нашей стране ничего не угрожает. Кроме, быть может, залетных инка с обсидиановыми ножами, которые жуют свою коку или прочую доколумбовую пакость.
— Эльфы, Честер, — сказала Мэб. Я удержался от того, чтобы дернуть ухом. — И какое-то Средиземье.
Middle-earth… Earthsea? Миль пардон, Earthsea — это из другой оперы. Стоящее произведение, нужно сказать. Вот только экранизация, в свое время транслировавшаяся на Sci Fi Channel, никуда не годится, на месте автора я бы не преминул запустить сценаристам в лица весь свой нехилый набор когтей.
К счастью, созидание — не вполне моя стихия.
— Я к этому не причастен, — Мэб выдерживала трагическую паузу, и я решил ее разбавить, — если это то, на что ты намекаешь.
— Новый жанр, Честер, — лицо Мэб стало почти таким же красным, как платье. Не любит она, когда ее перебивают: оскорбление королевского достоинства. Впрочем, в сложившейся ситуации трудно сказать, что это самое достоинство не оскорбляет. Радэцки озаботился предупредить меня о высочайшем визите еще вчера, после того, как я в третий раз отказался явиться пред ясные очи Мэб, а я и сейчас не удосужился ее поприветствовать. Любить Мэб мне было не за что — ее кодла, называющая себя Les Coeurs, неоднократно таскала меня за хвост. А я не переношу подобной фамильярности. Когда дело касалось Алисы Лиделл, моим ответом на едва не оторванный хвост стала оторванная голова. Помнится, она еще с хрустом отделилась от тела, а кровь брызнула повсюду — ну чисто вино. Когда нам поклонялись в Египте, я порой…
— Есть основания гордиться отечеством, — я обернул хвост вокруг лап. Разговор затягивался, но и солнце припекало все жарче, так что уходить не хотелось совершенно.
— Гордиться?! Это… фэнтези, или как его там… жрет нашу реальность!
Я мог понять причину ее волнений. Мэб находится место далеко не в каждой истории — только там, где есть злые колдуньи или старые карги. Зададут вам жару Les Coeurs, ясен пень, если посмеете высказаться так об их divina facies.
Я никогда не страдал от подобного затруднения. Как известно, Belzebub popiera sztukę; поскольку, покуда живо искусство — жив и Вельзевул.
— Наша нереальность и без того изменяется ежесекундно, дорогая Мэб, — сказал я лениво. Щебетали птички, грело солнце, пахло зеленью, и следовало зайти к Зайцу с Болванщиком — не потому, что мне от них что-то нужно, конечно же. — В любом случае, ты пришла не по адресу.
«Я поощряю любые перемены», — мог бы добавить я, но не стал — Мэб и без того прекрасно меня поняла.
— Чтоб ты сдох, полосатый курвин сын, — она пнула мое дерево и, прихрамывая, двинулась прочь. Не иначе, как звать Les Coeurs.
Дожидаться их я не собирался — оторвать голову-другую всегда найдется время, но сегодня у меня положительно не было настроения.

***
К тому времени, как я не спеша добрался до жилища Арчибальда Хейга, именуемого также Мартовским Зайцем, «White Rabbit», доносящаяся из дома, успела смениться почти языческим припевом «Hai Yai Forces Hai Yai Forces». Никогда не был силен в японском, оно и неудивительно — Честер находится в графстве Чешир, как говорила Алиса Лиделл; я — положительно Чеширский кот.
— Занимательная мелодия, — сказал я, вспрыгивая на стул. Арчи, Мартовский Заяц, диковато на меня посмотрел.
— Гляньте-ка, кто к нам пожаловал!..
— Зверь рыкающий, — задумчиво сказал Болванщик, попивая свое бренди из чайной чашечки. — Выпьешь с нами, Честер?
Музыка заставила бы меня нахмуриться — умей коты хмуриться, конечно.
— Что это за песня?
— «Forces» Сусуму Хирасавы, — ответил Арчи, наливая и мне. — Была саундтреком к аниме «Берсерк». Знаком с таким?
— Арчи тебе много чего может рассказать, — хихикнул Болванщик, — об аниме. И его фрейдистском подтексте, в частности, о символике больших мечей…
— В «Берсерке» все слишком прозрачно для символики, — поморщился Арчи. — Не так давно я встречал у нас лицо на ножках, будто сбежавшее со страниц тамошней манги. Это наталкивает меня на определенные подозрения… Честер, друг, кажется мне, или ты и вправду стал выше ростом?
Я пожал плечами. Лицо на ножках… Пару дней назад я и впрямь видел нечто подобное.
— Какие подозрения, Арчи?
— Что наша Волшебная Страна — некий «клипот», — подсказал Болванщик. — Арчи пытается объяснить мне, что это такое, но я выпил недостаточно бренди и не могу его понять.
— Место, где встречаются материальный и нематериальный миры, — огрызнулся Арчи. — Это и ребенок сообразит.
— Дети не пьют, — возразил Болванщик, глуповато хихикнув, но я его не слушал.
— Так и есть. Потому к нам попадают все умирающие, перебравшие барбитуратов. Мы уже не материя, но еще и не дух, нечто на грани, временный cul-de-sac на пути к lux perpetua. Мы существуем за счет искусства — и чужих историй, разумеется… Погоди. Ты хочешь сказать, что этот твой «Берсерк» — фэнтези?
— Самое настоящее, — грустно подтвердил Арчи. — Эй, Честер.
— Что?
На стол опустился Эдгар — ворон от Мэб. Он хрипло каркнул, а я вдруг заметил, что он сам на себя не похож. Другой цвет… и клюв…
Вместо ворона на столе Арчи сидел ястреб.

***
— Ничего, по сути, не изменилось, — сказал я Зайцу и Болванщику. Первый из них стал значительно меньше, зато у него появились крылья. И очень… человеческий вид, за исключением заостренных ушей. Кажется, именно таких существ Мэб называла «эльфами».
Болванщик же и вовсе не претерпел существенных внешних изменений. Разве что выглядел он гораздо моложе — мелким наглым идиотом, вороватым с виду.
— Ага, особенно ты, — уточнил Заяц, носясь вокруг. — Ты в зеркало посмотрись, Честер. Меч за твоей спиной настолько огромен, что Фрейд бы сказал…
Я не стал слушать, что сказал бы Фрейд. Я прислушался к музыке: слова песни, раньше непонятные, теперь складывались для меня в связные предложения:
Волны времени смывают,
Ночью слышу голоса.
Голоса, что затихают,
Отвечаю голосам.
О тебе я не забуду
На пути своем один,
Что не сбылось, то пребудет
В моем странствии; дожди
Меня ранят, будто птицу,
Но, с изяществом паря,
Я с дождем способен слиться
Кровью полнится земля
На ее качаясь волнах,
Спим мы крепко и молчим
О тебе я буду помнить
Даже в холоде, в ночи
Не затихнет и не смолкнет
Песня голосов хай-яй
Forces
Хай-яй
Forces
Эй, послушай! Ветер плачет
В башне тьмы над облаками
Но прольется свет однажды
На скитальца, в сердце – раны,
О тебе я не забуду
На пути своем один,
Что не сбылось, то пребудет
В моем странствии; иди,
Лишь вперед, бормочут тени,
Голоса меня ведут,
Не смолкают на мгновенье,
То же все они поют
Хай-яй
Forces
Хай-яй
Forces
«Кровью полнится земля»; я вспомнил. Да, был меч, и я мог разрубить противника напополам, или выпустить ему кишки, так, чтобы запах крови и дерьма наполнил ноздри, или отрубить голову… Особенно я любил рубить головы. Скрип стали по кости был не слышен; срез кости, кровь, реки, фонтаны, — я наслаждался этим, в бою я чувствовал, что живу, и это был он, мой инстинкт убийцы, здесь, сейчас, в любом человеке; это я поделился с людьми своим инстинктом, потому что без него им было не выжить. Мой инстинкт убийцы говорил, что есть враг, худший враг — тот, кто раньше был другом, и я не удовлетворюсь тем, чтобы развалить его на две половины, я вопьюсь зубами ему в горло и буду пожирать, вырывая куски плоти и тут же их поглощая — так велит мне мой инстинкт…

***
— Пожалуй, аниме — это тоже вид искусства, — признал я неохотно, когда все мы вернули себе прежний вид. Снова играла «White Rabbit», а на чай с бренди к Арчи обещал еще заглянуть Джонни «Блю» Катерпиллер. — И опасаться стоит не фэнтези, а его японской интерпретации… На редкость занимательной время от времени. К примеру, анимация «Сказания Земноморья» далеко переплюнула фильм. Однако я все равно поставлю на Британию.
— Патриотические чувства? — хмыкнул Болванщик.
— Именно.
…Интересно, что случилось с Мэб, подумал я чуть позже, устраиваясь на своей любимой ветке и вольготно свешивая хвост. Осталась ли она Красной Королевой? Или в ее замке меня встретит бледная демоница?
Проверить это можно было и позже. В конце концов, я всегда успею вернуть ей прежний внешний вид.
Покуда жив мой инстинкт убийцы — я остаюсь собой; вы убедитесь в этом и сами. Достаточно посмотреть любую «фэнтези»-экранизацию о Wonderland.
Ведь их так много.

Примечания:
1. raison — причина (фр.)
2. libre artiste — свободный художник (фр.)
3. Wonderland — Волшебная Страна (англ.)
4. Middle-earth — Средиземье, мир, в котором происходит действие книг Дж. Р. Р. Толкина; Earthsea — Земноморье, мир, созданный Урсулой Ле Гуин («Волшебник Земноморья»). В 2004 году «Волшебник Земноморья» был экранизирован в США. Экранизация транслировалась на Sci Fi Channel и одобрения широких масс, в том числе самой Ле Гуин, не получила.
В 2006 году по мотивам «Волшебника» появилось аниме, «Сказания Земноморья».
5. Les Coeurs — «Черви», карточная масть (фр.)
6. divina facies — божественный образ (лат.)
7. Belzebub popiera sztukę — Вельзевул поощряет искусство (польск.) Автор высказывания — Збигнев Герберт.
8. «White Rabbit» — песня группы Jefferson Airplane, текст и перевод можно посмотреть здесь.
9. cul-de-sac — тупик (фр.)
10. lux perpetua — свет вечный (лат.)
11. Вольный перевод песни «Forces» взят здесь.

@темы: Котофанфик, Аниме

---

Кот в Хогвартсе.

[Laora]

Название: Кот в Хогвартсе
Канон: Гарри Поттер
Автор: Laora
Бета: Санди Зырянова
Размер: драббл, 203 слова
Пейринг/Персонажи: Минерва МакГонагалл, Живоглот
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Предупреждения: кровавый момент

Она уже чувствовала вкус крови на языке. Солоновато-сладкая кровь, покидающая еще теплое, бьющееся живое тельце; хруст тонких косточек на зубах, последний писк — будто мольба. Никто не любит расставаться с жизнью, но она — о, она любит жизни отнимать. У них у всех — чирикающих, беззаботных, зазнавшихся; тех, кому суждено закончить жизнь в ее пасти…
Нахлынуло и с головой накрыло: мертвые люди, чья-то рука с посиневшими ногтями, тело, разорванное напополам — чудовищная сила, непредставимая; килт, пропитанный засохшей кровью…
Она остановилась и строго глянула на криволапого кота, выхватившего добычу из-под самого ее носа.
Живоглот, не мешкая, придушил изловленную мышь, а потом положил ее перед собой и, приподнявшись на задние лапы, неуклюже поклонился.
Профессор МакГонагалл моргнула. Она могла бы побиться об заклад, что он узнал ее даже в кошачьей шкуре — удивительно умное животное. Под стать своей хозяйке.
И все же мышь профессор принять не могла. Она была человеком и никогда не забывала об этом…
…Почти.

***
Глядя, как Минерва Макгонагалл удаляется, лишь чуть приподняв полосатый хвост, Живоглот потер морду лапой. Кто бы сомневался, что профессор откажется. Возможно, какая-нибудь птица понравится ей больше…
«И о чем я только думаю», — мрачно заключил самый умный в волшебном мире кот и принялся за трапезу, не дожидаясь, пока за его добычей явится миссис Норрис.

@темы: Котофанфик

---

Наоборот.

[Laora]

Название: Наоборот
Автор:  Laora
Бета: Nnatta
Фандом: Bleach
Персонажи: Йоруичи|Сой Фон
Рейтинг: G
Жанр: виньетка

У Сой Фон была кошка.
Черная, величественная и грациозная, она пила молоко из поставленного на стол блюдечка – аккуратно, не расплескивая, не проливая ни капли. Сой Фон смотрела, как она пьет, и забывала дышать.
Иногда кошка позволяла вычесывать свою шерсть специальной мягкой щеткой. Сой Фон проводила ею вдоль тельца медленно и уверенно, а кошка лежала на её коленях – теплая, живая, неожиданно доверившаяся.
Стоило Сой Фон задуматься об этом доверии, и у неё что-то екало в груди.
По ночам Сой Фон выходила на охоту – она называла это так, – и кошка шла вместе с ней. Ненадолго, не особо охотно – будто делая одолжение.
Вдвоем было легче встречать нежеланное утро – врага всех, кто скрывается в тени, – чтобы потом, на закате, снова выйти из уютного жилища.
На фоне заходящего солнца силуэт Сой Фон казался рваным, резким, на удивление неправильным; но плавные линии кошачьего тела неподалеку дополняли картину, придавая ей болезненно-острую завершенность.
Днем они спали в одной кровати, одинаково свернувшись клубком, бессознательно повторяя движения друг друга.
Бывало, по вечерам Сой Фон казалось, что она не сможет встать. Тогда кошка бралась зубами за кольца, прикрепленные к косичкам Сой Фон; подъем.
Эта кошка никогда не виляла хвостом – не собака. Ни к чему привлекать внимание.
В ней был целый мир – ночной, необъятный, звездный. Весь мир Сой Фон.
У Сой Фон была кошка...
А может, наоборот?

@темы: Котофанфик, Bleach

---

Яблочная фея

[Санди Зырянова]

Название: Яблочная фея
Автор: Санди Зырянова для fandom Tales 2014
Бета:  myowlet
Размер: миди, 2186 слов
Пейринг/Персонажи: феи, ирландцы
Категория: фэмслэш
Жанр: романс
Рейтинг: R
Краткое содержание: Любопытный смертный захотел увидеть настоящих фей...
Примечание/Предупреждения: фанфик написан в подарок  Астери Нариэ

В прежние времена люди были не то, что сейчас: сейчас-то каждый норовит показать, будто не верит ни в фей, ни в баньши, ни в брауни-домовых, а некоторые даже в Бога не верят; ну, а лет двести назад таких умников было не найти в десяти деревнях из одиннадцати. Ну, сам-то я добрый католик, а вот послушайте, что случилось в одиннадцатой деревне – в той, где жили добрая тетушка Энни, ее шебутной племянник Энгус и яблочная зеленовласая крошка-фея.
Тетушка Энни любила жить в дружбе со всеми людьми и нелюдьми, какие только попадались на ее дороге. Помолясь, она выходила во двор из своего домика под круглой соломенной крышей, задавала корму курам, насыпала крошек на старый противень для диких птичек, а потом ставила под яблонями в саду две мисочки со сливками – для бесхвостого кота Алвы и для маленького брауни, который помогал ей по хозяйству, и одну – с яблочным вареньем для маленькой яблочной феи, которая хранила тетушкин сад.
– Ух, ты, – как-то протянул Энгус, облизываясь и провожая тетушку взглядом. – Сливки и варенье! К ним бы еще пирог – и я бы не отказался от такого угощения!
– Пирог уже испекся, дружок, – ласково ответила ему тетушка Энни. – Сейчас я угощу брауни и нашу садовую фею, а потом накормлю и тебя.
– Экая важность – фея с брауни! Они тебе дороже родного племянника, – дурашливо захныкал Энгус.
Назвать Энгуса совсем уж шалопаем, пожалуй, нельзя было. Он был добрым парнем, работа у него в руках так и спорилась, вот только думал он о работе очень мало, а много – о шутках, песнях, плясках и крепком эле в компании приятелей. Да и приятелей у него хватало, потому что кому же не по душе веселый нрав, доброта и шутки?
Не по душе его поведение было разве что тетушке Энни: она боялась, что шутки и баловство закончатся бедой.
– Я вас люблю одинаково, вы все мои родные, – отшутилась она в этот раз и пошла в дом, вынимать пирог из печи и накрывать на стол. А Энгус тем временем сказал себе: «Раз можно равнять и звать одинаково родными племянника – и какую-то фею, которую никто и никогда в глаза не видел?»
Но, когда за обедом он начал расспрашивать об этом тетушку Энни, та посуровела.
– Феи малы ростом, но могущественны, – сказала она очень строго, – и не смей дразнить их или обижать. Горя не оберешься.
– Да я разве хочу их обижать? Мне бы увидеть хоть одну фею, хоть раз, хоть одним глазком, – возразил Энгус. Тетушка Энни вздохнула.
– Ты ведь знаешь, что далеко за лугом есть старая церковь. Когда-то, еще мальцом, ты все спрашивал, отчего ее не починят. Ну, так знай же – эту старую церковь облюбовали феи для своих ночных плясок в честь полнолуния. Однако выбрось из головы это желание посмотреть на фей! Если кто потревожит фей во время их развлечений, они его мигом заколдуют.
– Ладно-ладно, тетушка, не волнуйся ты так, не пойду я на них смотреть, – заверил его Энгус. Но в душе у него крепко пустило корни то самое желание, которое так порицала его тетка. «Я же не стану их тревожить, я только посмотрю на них – и домой», – думал он про себя. А еще поразмыслив, подумал и такое: «Все равно это выдумки, а церковь не починили от лени. Фей не существует!»
Однако он ждал полнолуния с таким нетерпением, с каким раньше не ждал и ярмарки. А когда в один ясный весенний вечер луна наконец-то вышла на небо без малой ущербинки, Энгус надел самую лучшую рубаху и тихонько выбрался в сад. Полнолуние светило, что твой фонарь с серебряной свечкой внутри, и ветерок шевелил лепестки отцветающих яблонь в саду – самое время для фейных плясок!
Энгус нерешительно затоптался было на месте, как вдруг их почтенный черный кот Алва вышел на сияющую лунную дорожку. Энгус присмотрелся, да так и охнул: кот-то был оседлан! Зеленое бархатное седельце венчало его спину, а маленькая зеленовласая всадница держала ручками котовьи усы вместо удил, и светлячок на макушке кота освещал дорогу обоим.
Должно быть, это и есть та самая яблочная фея, которую тетушка угощает вареньем, – понял Энгус и на цыпочках пошел за Алвой. А тот, видать, уже не раз и не два возил на себе фей: трусил да трусил себе вперед, точно знал дорогу как свои пять когтей. Вот и развалины старой церкви под дубами показались на фоне слабо светящегося неба, на котором искрились звезды, и так же искрились светляки в траве.
Церковь была очень старой, но не такой уж негодной – ей не хватало только крыши. А вот поди ж ты, сколько люди ни пытались ее починить, все не получалось: то строительные леса ночью обрушался, то уже наполовину готовая крыша… Оттого и пошли слухи, что это феи мешают – боятся, что им негде будет плясать полнолунными ночами. Но до сего дня Энгус в это не верил.
Давным-давно запертая дверь старой церкви нынче была распахнута, а у входа в церковь виднелось множество животных. Коты, оседланные так же, как и Алва, лежали там и сям пушистыми калачиками, на ветвях ближних дубов повисло с десяток летучих мышей – удивленный Энгус рассмотрел в лунном свете, что их спинки тоже прятались под зелеными седельцами, а ближе к стволу дремали, нахохлившись, такие же оседланные сычи! Энгусу хотя и стало страшновато, но все же его разобрал смех, когда он разглядел, как крепятся седла к сычиным спинкам. «Вот бы мне такого скакуна! – подумал он. – Эх, и отчего я не фей? Уселся бы на сыча или летучую мышку, да хоть бы и на кота, – и на ярмарку! Падди с Мэлораном бы обзавидовались!» А тем временем еще несколько фей прибыло верхом на сычах и на кошках.
Энгус едва не упустил из виду свою зеленовласку, но вовремя сообразил, что она уже в церкви, и осторожно подкрался к распахнутым дверям. И точно, она была там. Старую церковь, днем пыльную и засыпанную палыми листьями с прошлых лет, сейчас было не узнать: пол сиял, ровнехонько начищенный горшок, по сторонам стояли низенькие столики со всякими фейскими яствами – сливками, медом, сушеными ягодами и желудевым хлебом; повсюду на стенах висели гирлянды из цветов, усаженные светлячками, и в их трепетном зеленоватом свете кружились маленькие девушки одна другой милее и нежнее, все как одна в тонких светлых платьицах, с колпачками – геннинами – на кудрявых головках. А другие существа – тоже маленькие, но чудней чудного, не звери, не птицы, не люди, – кто со стрекозиными крылышками, кто с длинными острыми ушками, кто с вытянутыми хоботками или хвостами с кисточкой на конце, – плясали вместе с девушками, а иные играли на крохотных и дивно звучащих арфах, бодранах, флейтах-тинвистлах, скрипочках и иллианских волынках.
И такими чудесными показались Энгусу мелодии, такими сладкими – голоса певцов-фэйри, такими прелестными – маленькие музыканты и танцорами, что он сделал шаг в старую церковь. Один… другой… Никто его не замечал, и если и закралась в непутевую, но не глупую голову Энгуса верная мысль – бежать со всех ног отсюда, то сердце Энгуса, так любившего веселье и пляски, эту мысль не приняло.
Песня шла за песней, и тост звучал за тостом, и фэйри и феи пили хмельной эль из желудевых шапочек, а Энгус все смотрел и смотрел, как завороженный, не в силах отвести взор от прекрасных лиц и ясных глаз. Но вот что-то изменилось в музыке. Особенная это была музыка – до сего мига она переполняла всех, кто ее слышал, радостью, надеждой и верой в счастье, а сейчас захлестнула грудь Энгуса любовью. Да горька ему показалась эта любовь! Не нашлось девы, которая бы пленила Энгуса до того дня – девушки из деревни были ему только соседками и подружками, но не возлюбленными, а сейчас его сердце в один удар истомилось и исплакалась от тоски по любовному волнению.
Но чу! – вот зеленовласая крошка-фея из тетушкиного сада… Разве не прекрасна она, разве не полнится дивным светом ее личико, разве не лучатся добротой ее очи? А рядом с ней – другая фея, похожая на солнечный зайчик с рыжими кудрями и прелестными веснушками на носике, – разве оторвешь от нее взор?
Энгус в тот же миг влюбился в обеих, да не знал, как сказать им об этом. А феи все плясали друг с другом, только теперь их хоровод распался на пары, и в каждой паре фея все теснее прижималась к фее, и личики их соприкасались, и улыбки становились полными особого смысла.
Вот уже одна из пар исчезла за толстыми колоннами, выйдя из освещенного круга. Вот и вторая… третья… Все меньше фей кружилось в танце, и все медленнее, медовее, одуряющее звучала музыка, и все более сладко пахли цветы. Тело Энгуса переполнилось вязким томлением.
И вдруг зеленовласая яблочная фея и ее рыженькая подружка тоже выскользнули из общего круга и очутились в двух шагах от Энгуса. Сердце Энгуса заколотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из горла; Энгусу казалось – его сердцебиение слышно в самой деревне, но феи ничего не заметили. Уж слишком они были заняты друг другом. Вот их легкие фигурки, держась за руки, сближаются… вот руки расцепляются – чтобы лечь на плечи друг друга… И вот нежные личики фей соприкоснулись, а губки их слились в поцелуе!
Энгусу еще не доводилось целовать девчонок или видеть их вблизи без одежды. Так-то он вместе с дружками был не прочь подглядеть за односельчанками, когда те мылись в бане или купались в ручье, но только с почтительного расстояния. А тут – в двух шагах! Так, что и звук поцелуя слышно!
И вот руки рыженькой, скользнув под зеленые кудри, суетятся – расстегивают платьице на спине, и зеленовласка распускает шнуровку на груди рыженькой. У Энгуса и рот раскрылся. Грудь! Настоящая женская грудь, пусть не женская – фейская, малюсенькая, но такой красивой формы, о какой ни одна деревенская прелестница и не мечтала! А зеленовласка уже гладит эти хорошенькие округлости, гладит и сжимает в ладошках, исторгая томные вздохи у подруги…
Энгус даже зажмурился. А когда открыл глаза – платьица обеих уже лежали на полу, и феи, совсем обнаженные, целовали и гладили друг дружку. Энгус снова закрыл глаза, но продолжал видеть внутренним взором тонкую, будто светящуюся кожу, гибкие руки, узкие талии, бедра, метавшиеся, точно пойманный тюлень, под пылкими поцелуями.
Что за напасть, в отчаянии подумал бедняга Энгус: закроешь глаза – срамота представляется, а откроешь… ох ты! Рыженькая-то забросила белые ножки зеленовласки к себе на плечики! Что же она делает? Никак, живот ей целует? Энгус уставился на фей, и вдруг понял, где именно одна целует другую!
Следовало бы отвернуться, но стоило повернуть лицо в другую сторону – совсем недалече ласкали и обнимали друг друга еще две феи, еще одетые, но с каждым мигом одежды на них оставалось все меньше, а томных вздохов и веселых шепотков становилось все больше. И музыка, еще доносившаяся из зала, звучала уже совсем маслено, призывно, заставляя тех, кто еще одет и не в объятиях, искать себе пару…
Обернулся Энгус – и снова увидел свою яблочную зеленовласку. Теперь уже она, разрумянившаяся и довольная, ублажала свою рыжую полюбовницу так, что та выгибалась и трепетала, поджимая крошечные нежные ступни.
А подальше чудные маленькие фэйри раскладывали друг дружке перья, перебирали шерсть, оглаживали хвосты, крылья и рожки…
И только он один, Энгус, был чужим на этом празднике любви и волшебства.
И так грустно стало Энгусу, что из груди его вырвалось рыдание.
Как ни тих был этот звук, но он раскатился по всему залу! И музыка мигом стихла, певцы умолкли на полуслове. Полуодетые и обнаженные феи, взъерошенные фейри, светлячки и цветы – все насторожилось, и вдруг светлые очи зеленоволосой яблочной феи остановились на перепуганном Энгусе.
– Ах, да это наш человек Энгус! – воскликнула она своим колокольчиковым голоском. – Любопытный Энгус, шалопай Энгус, неслух Энгус!
– Энгус, Энгус, Энгус, – зашептались вокруг – звеняще, переливчато, скрипуче или шелестящее, на разные лады, но с одинаковым осуждением.
И в зале гулко ударил колокол.
Еще не стих его глубокий тяжелый удар, как светлячки потухли, музыканты вместе с их инструментами исчезли, феи подхватили платьица – и тоже исчезли. И только пыль да скопившиеся за много лет палые листья лежали вокруг Энгуса…
Расстроенный и пристыженный, Энгус добрался до деревни уже засветло. Птицы вовсю пробовали свои утренние песни, заря румянила листву и травы, хозяева-мужчины собирались в поле, а их жены выгоняли коровок на пастбище. Вот и дом тетушки Энни…
Древняя старушка возилась с бурой коровенкой, выводя ее со двора.
Коровы такой у тетушки Энни не было. Энгус знал всех ее коров – черную со звездой во лбу, белую в красные пятна, белую в черные пятна, двух палевых и одну красную с белыми ногами. Но это точно был домик тетушки Энни!
Энгус ущипнул себя. Уж не приснилось ли ему все? – феи-то не приснились, но эта корова… и эта старуха. Кто она? Неужели какая-то дальняя родственница, приехавшая ночью? Да с чего бы?
И где же тетушка?
– Утра доброго, – пожелал Энгус, подойдя к старухе. – А где миссис Энни О’Шей?
– Я миссис Энни О’Шей, – сказала старушка, подслеповато вглядываясь в лицо Энгуса. – А ты… мальчик мой, ты точь-в-точь мой племянник Энгус, пропавший тридцать лет назад!
И она заплакала.
– Тридцать? Как тридцать? – повторил Энгус.
– Скажи мне, что мой Энгус жив, и что ты его сын, – плакала тетушка Энни.
Энгус бросился бежать через всю деревню, еще надеясь, что произошла какая-то ошибка. Но нет – это была его родная деревня, только яблони, которые он помнил прутиками, выросли в большие матерые деревья; девушки, за которыми подглядывал с дружками, превратились в степенных хозяек с оравой детей и внуков, сами дружки – в почтенных немолодых фермеров… Ни одной знакомой собаки! Ни одного знакомого коня! И вместо старого доброго черного Алвы – пушистая рыжая кошечка на крылечке у старенькой, седой и согбенной тетушки Энни!
Энгус обнял тетушку Энни за исхудавшие сгорбленные плечи.
Сверху послышался колокольчиковый хохоток. Энгус поднял голову. Что-то мелькнуло в ветвях старой раскидистой яблони… Зеленые кудри? Или ему показалось?
– Я сын Энгуса, Энгус О’Шей, – сказал Энгус. – Здравствуй, тетушка Энни! Отец много рассказывал о тебе. Он очень тебя любил…

@темы: Котофанфик

---

[Санди Зырянова]

Название: Погоня за Жар-Птицей
Автор: Санди Зырянова
Персонажи (пейринг): Леший/богатырь, кот Баюн и другие персонажи русских легенд
Рейтинг: R
Тип (категория): слэш
Жанр: приключения
Размер: миди, 4063 слова
Саммари: отправился храбрый богатырь выполнять княжье повеление да искать Жар-Птицу...
Примечание: написано на фестиваль "Такие разные сказки" для команды "Клан Барути"

А и темен ты, лес густой в пойме Смородины, и зловещ, совсем не то, что прочие леса – знакомые с детства. И опасности в Смородиновом лесу другие, не те, что подстерегают в родной стороне… По доброй воле Илья, сын Степанов, нипочем бы в этот лес не пошел: пожалел бы и коня богатырского, и душу свою христианскую. Но княжье повеление гнало его в глубь проклятой чащи вернее кнута.

Тропа в лесу едва виднелась, то и дело пропадая из-под копыт: нелегкая заносила сюда путников раз в сто лет, не чаще. А чтобы нарочно в Смородиновый лес ехать, – наверное, до Ильи таких безумцев не находилось отроду. Над тропой повисла белая погребальная тряпочка, привязанная к ветке. Знак беды. Илья сцепил зубы и проехал мимо, не останавливаясь, – за спиной с грохотом обрушился громадный сук, даже не сук, а полдерева. Чаща вокруг тропы была непролазной, и теперь Илье дороги назад уже не было. А ветви вековых деревьев нависали так низко, что Илье волей-неволей пришлось спешиться.

Уже смеркалось. С раннего утра Илья блуждал по Смородиновому лесу, и все чаще под сердцем холодело от мысли, что где-то в этом лесу живет и Баба-Яга, – только не здесь, а в глубине чащобы, за коварными топкими болотами, в глубоком распадке, а ведь Илье туда и надо.

Князь Ясное Солнышко отправил своего самого верного и храброго дружинника не за ягодами да грибами – а за самой Жар-Птицей.

Илья одернул себя: про Бабу-Ягу, может, и сказки бают, мало ли досужий люд треплется, а вот чего стоит и правда опасаться, так это болота. Не туда ступишь, увязнешь – и сгинешь без следа, и хорошо, если утонешь: нехорошая смерть, но быстрая, а что, если болото засосет тебя по колено или по пояс? Долго будет смертушка кружить над головой, примериваясь, долго придется звать ее… А в сумерках к болоту подходить – сущая дурость, если нарочно гибели не ищешь.

Версты ложились и ложились под сафьяновые сапоги, а за спиной стучал и стучал подковами верный Воронок. Внезапно Илья запнулся об огромный сук и охнул. Этот сук не так уж давно упал за его спиной. Леший, понял Илья, холодея. Кругами водит.

Спина покрылась испариной. Илья не праздновал труса, когда приходилось рубиться с пятком, а то и с десятком печенегов, но то печенеги – воины, люди живые и понятные, и смерть в бою с ними тоже понятная и честная, а тут Леший! Нечисть окаянная, Лесной хозяин…

Илья наскоро припомнил, как мать наставляла его перед походом. Огляделся.

Деревья в Смородиновом лесу никто бы не посмел рубить, а вот падать они падали. Не сразу, но все-таки нашел Илья годный пень, отыскал в котомке-тороке краюху ржаного хлебушка с солью и положил на него, выкрикнув:

– Хозяин лесной, не играй со мной, не путай дороги, не емки узлами тропки. С добром иду в твой лес, не обижу птицу, зверя дикою, не сотворю зла ни малого, ни великого! Смилуйся!

Жалко было Илье краюхи – пригодилась бы она ему самому, чуяло сердце богатырское, что плутать по Смородиновому лесу придется не один день, но задобрить Лешего казалось более важным.

– …Ился… илса… илса… – откликнулся эхом лес.

Все стихло, только ветер холодный коснулся лица и пошелестел дальше в листве, да и он стих. А потом увидел Илья, как под ногами побежала тропка – да все вперед, вперед, в места незнакомые.

– Отпустил меня Леший, – сказал он Воронку, похлопав того по шелковой холке. – Надо было сразу ему хлеба дать. На-ка и ты угостись, – из торока вынырнул кусочек сахара. – Не хочется здесь ночевать, а видно, придется, до ночи уж недалече.

Воронок– верный боевой друг - смотрел умными глазами, осторожно собирая сахар с ладони, Илья доверял ему больше, чем большинству собратьев по княжеской дружине, и любил больше, чем себя. Сейчас Илья прижался лицом к пахучей шее, вдохнул запах конского пота, – грива защекотала лицо, переплетаясь с бородой, – но следовало идти дальше, пока вовсе не стемнело.

А как стемнеет – тут-то Жар-птицу и ловить надобно: в ночи она горит, ровно пламя дивное, а днем – серенькая да невзрачная, прячется по дуплам да кустам.

Под сапогом зачавкало: Илья вышел к болотам. Вздохнул он, вырубил топориком, который всегда возил притороченным к седлу, ровный стволик молодого дерева, – щуп сделал. Или посох. Нет, скорее щуп, думал Илья, буду им твердую дорогу через болото нащупывать.

Перед лицом кто-то махнул мягкими крыльями, едва не сбив шапку. Летучая мышь, решил Илья.

Справа ухнуло – сова, не сова, неземным каким-то печальным голосом. Филин? Непохоже, размышлял Илья. Козодой, видать. А вон и он сам – самого-то не видать, зато глазищи пялит, ух, каковы глазищи, так и горят. От козодоя с мышкой летучей беды ждать не приходится, а вот что туман собираться начинает – это худо. Через болото и по светлому идти нехорошо, куда уж в туман-то…

Щуп ушел в вязкую грязь – Илья выдернул его, придержав Воронка, и начал тыкать перед собой. Наконец, нашел твердь. Ступил…

Вокруг вспыхнуло множество зеленоватых мелких огоньков. Да не просто вспыхнуло – замерцало, заплясало перед глазами. Воронок, хоть и привычен был ко многому, заржал сердито Илье прямо в ухо.

– Тихо ты, – шепнул Илья. – Ох ты, сколь их тут… Что же мамка-то про них баяла?

И вдруг неверный трепетный свет огоньков явственно осветил человеческую фигуру. Илья подался было к человеку, но присмотрелся – и невольно содрогнулся: мертвец был перед ним. Да не просто мертвец, а женщина, голая и потемневшая, с длинной золотисто-рыжей косой; отблески болотных огней задерживались на ожерельях, серьгах, браслетах, перстнях, щедро навешанных на обнаженное тело.

Эк ее, с жалостью подумал Илья. Верно бают, что человек, в болоте утопший, не гниет, а будто застывает в вечности. Небось, уж сто лет как утопла, – одежки-то сгнили, одни побрякушки целы. А может, она княжна непокорная или княгиня неверная, грозным князем казненная? А лицо-то даже сейчас красивое, при жизни была, наверное, такова, что и солнце перед ней меркло…

Мертвые глаза открылись и уставились на Илью. Темные губы дрогнули в полуулыбке, и утопленница шагнула к Илье – шагнула на гибких, словно бескостных ногах. Илья поспешно перекрестился, вдохнул сырой болотный воздух, но легче не стало. Ужас пробрался под рубаху, сковал ноги, лишил языка…

– Смотри, живой, – сказала женщина весело. – Что ж тебя, живого, сюда занесло?

«Дух какой болотный», – понял Илья. Это не очень помогло, потому что как вести себя с болотными духами, он не знал. Но, по крайней мере, всегда можно было попробовать договориться.

– Исполать тебе, барыня, – начал он, поклонившись. – Прости, не ведаю имени твоего да по батюшке. А я витязь из дружины княжеской. Послала меня княжья воля за Жар-Птицей, велел самому сгинуть, а Жар-Птицу в княжеские покои доставить. Уж сделай милость, позволь мне дальше идти да Жар-Птицу искать.

– Нешто так и не ведаешь, кто я? – озадаченно переспросила болотная хозяйка. – Болотница я. Скучно мне здесь, добрый молодец. Выведи меня, покажи солнышко, – награжу так, как князю твоему и не снилось! У меня под водой болотной богатства несметные…

Илья поколебался.

– Богатств у меня довольно, – сказал он не без гордости, – добыл их с бою да службой честной, а вот ежели я князю его Жар-Птицу не доставлю, так он осерчает – и мне, и тебе в темнице сидеть до скончания века. Давай я тебя отсюда на обратном пути выведу, матушка Болотница?

– Солнце, – повторила она, не слушая.

Круглый щит Ильи, который он приторочил к седлу вместе с топориком и другими полезными в дороге вещами, был украшен солнцем, а умбон в центре – так и вызолочен. Хороший был щит, надежный. И вот к нему-то и тянулась почерневшая, бескостная рука.

– Щит это, – объяснил было Илья, но Болотницу перекосило от гнева. Видать, не привыкла она к возражениям. Острые, нечеловеческие зубы блеснули в опасной близости от Ильи, зеленые глаза злобно полыхнули.

– Солнце! Отдай! Отдай солнце, – закричала она в голос, так, что Воронок шарахнулся. Пальцы на руках у нее удлинились и скрючились, ногти на них нацелились Илье прямо в глаза. Болотница шлепнула по трясине еще шаг, подходя к Илье вплотную, – ступни ее больше походили на утиные лапы.

– Отдам, отдам, – заверил Илья растерянно. – Только, матушка Болотница, уж будь так добра, выведи нас с Воронком отсюда, а я тебе и щит отдам, и перстенек подарю.

Перстень у Ильи тоже украшало солнце – чеканное, улыбающееся.

Черты Болотницы разгладились, и на миг из-под мертвого лица проглянуло другое – светлое девичье личико. Такова она была, пока не приняла власть в лесных болотах…

Жалко было Илье щита, куда жальче, чем краюху хлебную. Но понимал он: не сделай подарка – и пропадешь, да еще и коня за собой на погибель уведешь. Потому и отдал и щит, и перстень, князем жалованный, ни мига не колеблясь. А потом дождался, пока болотные огоньки выстроятся в ряд, и повел Воронка между ними. Понял: дорогу они ему показывают.

– По сторонам не гляди! – крикнула вслед Болотница, но Илья уже взглянул и сильно о том пожалел: каждый болотный огонек тлел между ладоней у мертвеца. Дорогу ему показывали утопленники: голые, черные, похожие на тощие тряпичные куклы из-за того, что кости их растворились в торфе. Скалились в застывших улыбках мертвые лица, на руках не хватало пальцев, ребра прорывали дубленную болотной водой кожу… Казалось, путь будет бесконечным. А все ж не соврала Болотница: вывела тропка Илью из болота. Очутившись на тверди, Илья не остановился – перехватил поводья Воронка, тащил его вперед, где светлел прогал меж деревьями, лишь бы скорее уйти подальше от мертвого болотного царства.

И только на широкой поляне, уже залитой светом взошедшей луны, Илья встал, переводя дух.

Погладил Воронка, сказал ему вслух что-то несуразное, вроде «соколик мой, скоро придем, не тужи». И вовремя, надо сказать, утешил: очень близко послышался волчий вой.

От хищного зверя у Ильи на поясе был добрый боевой нож, за плечом – крепкий лук да острые стрелы в колчане. А все ж неуютно ему стало. Вой-то приближался, и вот уже выскочил на поляну огромный волк – шерсть под луной так и серебрится, глаза светят, ровно болотные огоньки. Таких могучих зверей Илья, сколько ни охотился, еще не встречал. Но за первым вышел второй – а тот еще и поболее был. И третий…

Увидели они Илью. Окружать начали. Перекрестился Илья – эх, была не была! – вскинул богатырский свой лук, прицелился.

Не попал.

Прыгнул волк первым. И серые братья его – за ним. И ясно стало, что не Илья им нужен, а конь его, Воронок, побратим боевой.

– Не дам! – вскрикнул Илья, – Воронка не дам!

Да куда там – сбили волки его с ног и ну на Воронка бросаться.

– Беги, Воронок! – закричал Илья, поднимаясь и выхватывая булатный свой меч.

Все восстало в душе, гневная пелена глаза застлала, – почуял Илья знакомый огонь в крови, так, что пена кровавая на губах вышла, вскочил, сразу трех зверей разбросав, и пошла у него битва! Вращал он мечом, разил, боли не чувствуя, хотя волки его со всех сторон окружили, повисли, пастями громадными вцепившись…

И вдруг все разом умолкло. Волки отступили, поджимая хвосты и огрызаясь, а пламя боевого бешенства как-то внезапно покинуло Илью, и навалилась усталость, а за ней – жгучая боль во всем теле.

– Кто посмел зверье лесное обижать? – спросил кто-то густым басом.

Смотрит Илья, – глазам не верит. Вышел под лунный свет высокий старец, величавый, – ни дать ни взять волхв. Борода седоватая на груди лежит, рубаха знаками особыми расшита, посох волчьей резной головой увенчан. Вышел и смотрит на Илью сурово, будто наказать за разбой хочет.

– И в мыслях не держал обижать кого-то, отец, – с трудом поклонился Илья. – Волки сами напали, коня мово, побратима и друга верного, пожрать хотели. Не могу ж я его им на поживу отдать!

Старик обернулся к волкам, а они, заглядывая ему в лицо, что-то заворчали – рассказывали.

– Не серчай, добрый молодец, – наконец, молвил старик Илье. – Волчата у нас народились, прокормить их надобно, вот и позарились братья на твоего коня богатырского.

Махнул Илья рукой: снявши голову, по волосам не плачут. Щит свой с золотым перстнем в лесу оставил – Бог с ними, еще наживет, хлеб Лешему отдал – то хуже, но без хлеба день-другой прожить не страшно. Можно и мясо отдать, лук ведь при себе – поохотится, ежели припечет. Вынул Илья из торока сало да ветчину, что мать ему в дорогу собрала, волкам протянул. А те головы склонили – благодарят по-своему, по-волчьи.

А Илью любопытство разобрало.

– Ты, отец, – начал он, – никак, звериный язык понимаешь? Или только волчий?

Усмехнулся старик. Вынул из посоха навершие – нож то с резной ручкой оказался, всадил в пень широкий да как кувырнется через него! Ахнул Илья: матерый седой волк по ту сторону стоит, не старец…

«Волчий Пастырь», – смекнул, наконец, Илья. Ну да как бы то ни было, а они с Воронком целы, теперь можно и поиски продолжить.

Да только цел один Воронок. Самого Илью волки хорошо порвали, пока их Пастырь не появился. Прошел несколько шагов Илья, ноги его подломились, и остался он под деревом недвижим.

Долго ли, коротко ли спал Илья тяжким сном, ан пробудился. Открыл глаза – и сразу как-то не по себе ему стало. Припомнил он, что в болоте видел, и как его волки рвали, – сразу и боль, и тоска, и усталость накатили непроглядною черной волной. А одежки-то мокрые, холодят неприятно, и Воронок ржет так тревожно, будто предупредить о чем-то хочет. Небо светлое над головой – не утреннее, лунным светом полное, и неспокойное, мертвящее. Страшно Илье стало. Особенно когда на фоне этого пугающего неба он голову чью-то увидел.

Первая мысль, что в голову пришла – рысь. Сожрать его пришла, как волки – коня. Да нет, лицо вроде человеческое. Или кошачье?

– Пробудился, добрый молодец? – спрашивает пришелец и ухмыляется.

Страшно. Страшнее некуда. Да вот отступать тоже некуда.

– Да, добрый человек, – выговорил застывшими губами Илья, приподнявшись на локте. – Не ты ли спас меня?

Правду молвить, Илье больше казалось, что пришелец в лучшем случае карманы его обшарил и теперь пристукнуть желает. Но заговорить – будто незримую нить протянуть. Авось пронесет нелегкая…

– Сам-то я спасти не спасу – вот сразиться с тобой мог бы, песню сложить али сказку про тебя мог бы, железной болванкой оборотить тебя тоже мог бы, ежели бы ты рассердить меня сумел. А водица у меня и впрямь целебная – заговорил незнакомец. Нараспев, точно и взаправду песнь слагал. – Водица мертвая раны твои затянула, водица живая мясо новое нарастила…

– Спасибо тебе, добрый человек, – с облегчением произнес Илья, поднимаясь. Поклонился в пояс, очи вскинул – зря он этого незнакомца «человеком» именовал. Кот, как есть кот, только огромный и на задних лапах стоит. Когти у кота железные и на задних лапах, и на передних, – от резкого Ильина движения он их выпустил, а после втянул, успокоившись. А котомка его, гусли чудного вида, коли и вправду это гусли, да меч булатный в чеканных ножнах, получше даже, чем у самого Ильи,– подле сложены… Этого-то незнакомца Илья опознал – не думал свидеться воочию, надеялся, что только в сказках про него услышит.

– Спасибо тебе, государь Баюн, – повторил Илья. – Скажи, чем в ответ услужить могу?

Задумался Баюн.

– Мечу моему нынче срок выходит, – отмолвил наконец. – Триста лет и три года служил он мне верой и правдой, заклятый мой меч. А в ночь сегодняшнюю – под Голубой Луной – я отпустить его должен. Да только не могу я без меча. Это мне древние боги, видать, тебя послали, добрый молодец. Отдай мне свой меч. Силой древней, песнью своей клянусь – ничем не замараю!

– Да как же… как ты можешь? Как я, богатырь, без меча? – завелся было Илья.

И умолк.

Кабы не Баюн – истечь бы ему кровью. Воронка бы волки съели, а кости Ильи потонули бы в густом лесном мху. Или быть бы Илье после смерти новым лесным духом…

– А не отдашь – песнь позора я тебе спою, вовек не отмоешься, – пригрозил чудо-кот.

– А коли отдам?

– А тогда я тебе спою песнь хвалы, на счастье да на удачу, – обещал Баюн, щуря кошачьи зеленые очи.

Опечалился Илья. Горько ему стало. Без еды, без щита, без меча, – каково ему будет одному в этом страшном лесу? «Была не была, думает, мечом еще разживусь, а лук-то да стрелы каленые при мне, и нож, да и руки есть, и голова на плечах. А отдарить спасителя все ж надо!»

Решился Илья – меч в ножнах отстегнул и Баюну протянул.

Расхохотался Баюн. Огнем полыхнуло, глядь – уж стоит напротив Ильи добрый молодец, волосы так и реют по широченным плечам, очи сверкают, борода торчком.

– Вот так силушка богатырская в меня вошла с твоим мечом! – крикнул Баюн, подхватил пожитки свои, прыгнул в сторону – и пропал.

– А песню не спел, – разочарованно сказал Илья Воронку. – Ну да и Бог с ним, пойдем, брат…

И пошли они вперед по тропе зачарованной, а в спину Илье сама собой песня потянулась. Странная, не слыхивал он таких никогда; слова в ней все не наши, не русские и не басурманские – Илья и половецкий язык знал, и печенежскую тарабарщину, и даже латынь немного. Словно не в уши, а прямиком в сердце она проникала, песня Баюнова. «Вот это кстати, – подумал Илья, – мне теперь только на удачу и уповать придется!»

То ли от того, что поверил Илья в удачу свою, то ли и правда песня Баюна ему сил прибавила, а только шаг у Ильи стал легче, на душе – веселее, и даже ночь не такой темной показалась. Хотя луна уж закатываться начала.

Видит Илья впереди: свет, зарево какое-то. Теплый свет, дивный: глаз тешит, сердце веселит. Не ждал Илья красоты такой в Смородиновом лесу, черном и недобром. "Никак, это Жар-Птица и есть!" – смекает Илья, Воронка по шее похлопывает на радостях, шаг ускоряет…

А на тропе его еще один незнакомец ждет.

Что и говорить, не испугался Илья ни капли. Ничего в том незнакомце не было злого или опасного. Рослый молодец, глаза зеленые с добродушным прищуром, борода окладистая, рубаха с вышивкой – точно такую Илье в детстве мать вышивала. Волосы светлые-светлые, как пепел или неясытино перо, сам весь белый, ажник бровей не видать, и улыбка приветная.

– Ну здравствуй, – молвил. – Хорош тот хлеб, что мать твоя печет!

Понял запоздало Илья, что надо было бы бояться. А уже не мог.

– И ты здравствуй, Лесной хозяин, – отвечает. – Спасибо, что показался.

– Всю ночь за тобой смотрю – хорош! – невпопад говорит Леший и улыбается чему-то. Подумал Илья: "Вот оно! Коли сейчас у него Жар-Птицу не попрошу, так не видать мне ее вовек!"

– Помоги, добрый Лесной хозяин, – бухнулся Илья Лешему в ноги. – Князь наш Ясное Солнышко повелел мне добыть ему Жар-Птицу. Ей у него в покоях ладно будет: там у него и сад, и водица чистая, и еды вдоволь, и любить ее князь будет, и холить, и баловать. Уж так он мечтает о ней, что спасу нет! А коли не добуду, так он меня в темницу бросит, не поглядит, что мы с ним в походах из одной мисы кашу ели!

– А что ты мне за это, Илья? – спросил Леший. А сам уже не улыбается, смотрит внимательно, и страшно Илье от этого взгляда. Хоть и зла в нем нет, взыскательный это взгляд, твердый, хозяйский. Князь, и тот не так смотрит. Его-то власть – смертная, человеческая…

– Проси чего хочешь, коли в силах моих будет – все для тебя сделаю, Лесной хозяин, – взмолился Илья.

– Не бойся, – усмехается Леший, – много не попрошу. Идем, в ручье лесном омоешься, зелена вина тебе налью да закусить дам…

Услыхал то Илья – на миг не по себе стало, понимал ведь, что не просто так Леший обогреть его решил, но так устал он в эту ночь, такого страху натерпелся, что все опасения отбросил. Взял покрепче поводья Воронковы да за Лешим в темноту заспешил.

До того Илья думал, что Леший живет, как в тех сказках, что в детстве мамка ему на ночь говорила. Под кустом, да под пеньком. Ан раздвинулись кусты – и на полянке изба стоит: немалая изба, хоть и не хоромы, из вековых дубов срубленная да ладно выстроенная. А подле избы – банька стоит, как водится, и дымок вьется: видно, что протоплена. Илья ажник сглотнул, до того ему в баньку-то захотелось: ночь прохладная, да и вода жива да мертва, которой Баюн его пользовал, все порты пропитала. А Леший коня его привязывает, а сам смотрит, усмехается этак вроде и по-доброму, но со значением:

– Не хочешь ли попариться, Илья-богатырь?

Расстелил Илья одежки свои, чтобы до утра высохли. О Жар-Птице и думать забыл: знал, что Леший коли слово дал, так сдержит. Другое знать бы хотел, чего же лесной владыка от него в уплату потребует. С ноги на ногу переминается. А Лешему и горя мало: свои порты скинул рядом с Ильиными, не успел Илья обернуться – а у Лешего уж и веник дубовый в руках! Плеснул он травяного отвару на раскаленные камни – дух забористый да свежий по бане пошел…

Напарился Илья, в ручье за баней наплескался, сидит рядом с Лешим – тело разгоряченное, разомлел весь, холодного кваску хлебнул – в голове зашумело, видать, квас тот хмельней обычного выдался. А Леший подле него присел, у самого щеки разрумянились, мышцы под белой кожей так и играют – хорош! Глядел бы на него – не нагляделся! «И отчего все лешего боятся-то? – помыслил Илья. – Добрый он ведь…»

– Ну, Илья-богатырь, довольно ли тебе хорошо здесь? – Леший его спрашивает.

– Хорошо, Лесной хозяин, ох и хорошо!

– А люб ли я тебе?

– Люб, Лесной хозяин, еще как люб, – ответил Илья, сам вдруг понял, что сказал, да и зарделся. Ан слова назад не взял.

– Тогда и просьбу мою в охотку выполнишь, – улыбается ему Леший. – Тебя я в уплату хочу.

– Это как? – не понял Илья. – Жизнь, что ли, мою ты хочешь?

Закручиниться он успел, конечно, да не слишком. У служивого человека жизнь – полушка: князю она принадлежит, повелел князь – выполняй повеление, а если голову при этом сложишь, значит, такая доля твоя богатырская.

– Жизнь мне твоя без надобности, – смеется Леший, – а ласки твоей желаю!

Совсем засмущался Илья. Смотрит в лицо его безбровое, мысли разбежались – и сказал бы, коли бы ведал, что тут скажешь-то… Схватил жбан с квасом, чтобы неловкость сгладить, хлебнул – разум как отшибло напрочь.

Так-то они с дружинниками, конечно, баловались – было дело, хоть и молчали о том, а то батюшка, поп Филарет, сильно на распутников ругался. Но одно дело – побратим кровный, с которым в одном бою насмерть рубились, под одной попоной укрывались, а то и на одном коне из беды спасались. А тут – Леший, нечисть лесная. Да не просто так, а за Жар-Птицу!

Мысль о Жар-Птице Илью и отрезвила. Поднял он голову – тут-то Леший ему в губы и всосался, ровно незлая пиявка, и покусывал их, и вылизывал, и языком в Ильином рту всякие штуки творил. А как оторвался, так и улыбается, шепчет, как ветерок в листве: «Илюшенька, мой свет, сокол мой ясный, мой сахарный!» Не мог Илья тому шепоту сопротивляться, даже если б хотел. Упал на грудь к Лешему, о бороду его лбом трется, а тот уж Илью выцеловывает: и губы, и щеки, и бороду теребит ему, и волосы на груди шевелит-перебирает, и соски на груди его широкой как нащупал, да и гладит, и мнет, и вылизывает…

А Илье и боязно его ласкать, вроде как дороги обратной уже не будет, и хочется, рука да губы сами так и тянутся. Запустил он пальцы в пепельные волосы Лешего – малые рожки надо лбом нащупал, трогал их и гладил, а Леший аж мурлыкал от удовольствия. А после, как натешился, подхватил Илью на руки – Илья только силе его подивился, сам-то в плечах косую сажень имел да быка на спину взваливал играючи, и в избу свою повлек, как невесту. Опустил на перину – мягкую, лебяжью, видать, сам рядышком с ложем на коленях пристроился, ноги Илье поднял да на плечи свои закинул…

Тут Илья дрогнул – знал, каково, когда в тебя без маслица входят, да забыл, что не человек рядом с ним. Вошел в него Леший, как лемех в мягкую землю – без боли, без усилия, любовно да нежно, и шевелился в нем так, что Илья от наслаждения забыл, на котором свете находится. Заместо потолка в избе ему звездное небо помстилось! Уж он и стонал, и слова ласковые шептал, и зад вскидывал, как норовистый конь…

И где-то за гранью рассудка услыхал, как далеко-далеко прокричал петух, и от крика этого Илья весь содрогнулся, изливаясь себе на живот, всхлипнул и забылся.

Утром Илья проснулся от того, что Воронок ржал и трогал ему ухо губами.

Проснулся – и вовсе глазам верить перестал.

Были они с Воронком в чистом поле. Воронок – привязанный к оскепищу копья, воткнутого в землю, а он, Илья, – голый на своей одежке лежал прямо на земле. Не было ни перин лебяжьих, ни избы, ни баньки, ни Лешего – прелестника лукавого, ничего не было, кроме ковыля да орла высоко в небе. И валялся неподалеку чей-то череп среди костей да рукоять от сломанного меча…

Встал Илья, перекрестился, начал на себя порты натягивать. А все тело у него ломило, точно сладкой истомой, и на груди да на бедрах синеватые следы остались – горячо его Леший целовал, ох и горячо, зато порты все в грязи да изодранные: то от встречи с волками память была. И сапоги все – болотной грязью заляпанные. Зато ни меча, ни щита, и стрелы почти все расстрелял. И котомка пуста – а живот так и подводило от голода!

Думать ему ни о чем не хотелось. Но о княжьем поручении все же вспомнил. Ан Леший слово сдержал.

Подле Ильи стояла небольшая клетка, из прутьев искусно сплетенная. И сидела в клетке птица – стройная, не серая и не рыжая – бусая, с длинным кружевным хвостом, прекрасная тихой неброской красотой, как русая деревенская невеста. Полюбовался ею Илья, сам себе зарок дал: будет он всякий день проверять, каково этой птице в княжьем саду, да следить, чтобы не обижали ее.

– А и дурак же я, – сказал он Воронку, забираясь в седло и прижимая клетку с птицей к груди. – Я ж, пока шел, про Бабу-Ягу все думал, а у Лешего про нее спросить позабыл. Как думаешь, она правда страшная карга с вот таким носом? Али на самом деле – красавица?

@темы: Котофанфик

---

необыкновенный кот

[Санди Зырянова]

Playful by FadingCrow on deviantART


Grimmjow by FadingCrow on deviantART

@темы: Котоарт, Bleach

---

Ламповый кот

[Санди Зырянова]

Название: Ламповый Кот
Автор: Санди Зырянова для fandom Creepy 2014
Бета: fandom Creepy 2014
Размер: мини, 2095 слов
Пейринг/Персонажи: оригинальные
Категория: джен
Жанр: триллер
Рейтинг: G
Краткое содержание: написано по заявке с Инсайда «Ламповый кот. Только не потолковый лампожуй или как там его, а именно ламповый кот. Это что? Какое? Как с ним уживаться-то? В общем, хочу такое встретить у вас. %)»
Примечание/Предупреждения: упоминаются реальные места

Ночь выдалась ветреной и пасмурной. Стоял конец июля – ночи уже не белые, но еще короткие, однако в белесом сумраке чудилось что-то тревожное. Дом поскрипывал и шуршал, словно пошатываясь под порывами ветра; за окном что-то металлическое скрежетало и билось о стену, а форточка на кухне то и дело хлопала. Вздохнув, Галина Сергеевна – хозяйка квартиры – отложила пульт от телевизора и пошла на кухню: закрыть форточку, а заодно налить себе чаю.
Что-то мелькнуло мимо ее ног, слегка задев лодыжку. Будто мягкое тельце с шелковистой шерсткой… и темная тень скользнула где-то на периферии зрения.
Любой на месте Галины Сергеевны подумал бы: это же Мурка. Или Барсик. Насыпал бы корма, налил молочка, позвал бы «кис-кис-кис»…
В этой семье не было ни Барсика, ни Мурки.
Внезапно тишину разорвал грохот – это упал с подоконника горшок с любимой узамбарской фиалкой, а потом негромкий треск – в кухонную занавеску кто-то невидимый вцепился когтями и поехал вниз.
– Началось, – вслух произнесла Галина Сергеевна, позабыв и о чае, и о форточке, и о включенном телевизоре. – Петя, ты слышишь? – она заглянула в спальню. – Опять началось!
– И не спится же тебе, – заворчали из спальни. – Что такое? Пожар? Наводнение? «Санта-Барбару» досняли?
– Я же тебе сказала, Петя: началось! То же, что и раньше было. Да проснись же ты!
Петр Иванович, отец семейства, поднялся и вышел, протирая глаза. Сна в нем как не бывало.
– Опять та же чертовщина? – раздраженно спросил он. – Говорил я тебе, надо было священника пригласить!
В спальне послышалось мягкое «бух» и шелест – как будто кошка спрыгнула с тумбочки на пол, увлекая за собой лежащие на тумбочке газеты.
– Брысь! – закричал Петр Иванович, содрогнувшись.
Откуда-то, словно из невероятной дали, ему ответили жалобным «мя-а-а-у»…

Из блога Нины К.

Зачем я завела этот дневник? Я и сама не знаю. У меня в жизни почти ничего не происходит. Только иногда семинары, и сессия два раза в год. Другие живут на всю катушку – веселятся, знакомятся, куда-то ходят. А я нет.
Мне совершенно не с кем поговорить о Ламповом Коте. Друзей у меня нет, предки не хотят о нем даже слышать, а тетя С., которую я считала своим другом, посоветовала мне обратиться к психиатру.
Но я точно знаю, что Ламповый Кот существует.
Он был в моем детстве. Каждый раз, когда я оставалась одна в своей комнате, тени от люстры начинали складываться во что-то вроде дверки. И в эту дверку проходил Ламповый Кот. Он тоже был каким-то теневым, полупрозрачным, но он двигался, играл, умывался, потягивался. Мама говорила – это игра теней на потолке. Но какие у нас могли быть тени? Люстра – обычная рогулька с плошками советских времен. Настолько больших деревьев рядом с домом не было, у нас пятый этаж.
Потом Ламповый Кот заметил, что я на него смотрю. Еще бы! Я много раз пыталась позвать его. Но он гордо отворачивался, услышав «кис-кис». Вообще-то я его сначала ужасно боялась, но потом успокоилась: Ламповый Кот был милый и не делал ничего плохого.
Как-то раз он соскочил с потолка на высокую и широкую спинку моей кровати. Самого Кота я не видела – только его тень, бежавшую по стене… остановившуюся… свернувшуюся калачиком…
А потом услышала, как он мурлычет.
С тех пор Ламповый Кот всегда спал у меня на спинке кровати. Я не раз пыталась дотянуться, чтобы его погладить, да никак не могла его нащупать. Но однажды я сильно заболела: у меня была очень высокая температура, меня трясло в ознобе. Папа вышел в коридор, чтобы вызвать «скорую», а мама – на кухню, за горчичниками, что ли. И вот тогда я почувствовала кошачьи лапки, переступавшие через мои ноги, на локте и вытянула руку. Под пальцами оказалась нежная кошачья шерстка…
Но увидеть себя Ламповый Кот позволил мне только через два года.

Петр Иванович возился в коридоре.
– Что ты там делаешь? Тебе на работу пора, – окликнула его Галина Сергеевна.
– Да это… – Петр Иванович беспомощно продемонстрировал ей туфлю. У него были открытые летние туфли – ходить на работу, в ректорат университета, Петр Иванович стеснялся, – и в одной из них оказалась лужица неприятно пахнущей жидкости.
Нина подошла к отцу, взяла у него туфлю и отнесла в туалет, затем – в ванную, где протерла ее и обильно сбрызнула дезодорантом.
– Что это? – шепотом спросила Галина Сергеевна. Не отвечая ей, Петр Иванович строго обратился к дочери:
– Нина, это твои проделки? Ты тайком завела кота? Где ты его прячешь?
– Папа, – устало ответила Нина, – я всю жизнь мечтала завести кота. Нет, я его еще не завела. Кто тебе написал в туфли, я не знаю, но в любом случае, это не наш кот – нашего пока нет.
– Что значит «пока»? – картинно возмутился Петр Иванович. – Никаких котов!
Если бы Нина действительно притащила в дом котенка, он бы, пожалуй, немного поворчал и простил. И даже полюбил бы его.
Нина, в свою очередь, была уверена, что появись в доме кот – и отец тут же его отравит или утопит.
Галина Сергеевна ушла в кухню. Ее занимали насущные вопросы: где взять настолько тонкую нитку, чтобы зашить занавески – выбрасывать их эта рачительная и бережливая дама считала расточительством, в какой горшок пересадить пострадавшую «Вишневую метель», и когда прекратится это безобразие?
– Ма, ну что ты возишься с этой занавеской? – воскликнула Нина. – Выбрось ее на фиг, я сейчас пойду и куплю новую! Давай, помогу с фиалочкой…
– Я сама пересажу, – возразила Галина Сергеевна. – Надо же, моя любимая. «Вишневая метель». Так хорошо цвела… Завтракать будешь?
– Нет, я кофе только…
Из родительской спальни послышалось «хрук-хрук». Будто ткань рвали. Обе женщины застыли на месте, не решаясь заглянуть в спальню. Потом «хрук-хрук» прекратилось, кто-то мягко, шерстяно вскочил на твердое – видимо, на тумбочку, снова рассыпал газеты – они зашуршали, обронил что-то, пластмассово стукнувшее, перескочил дальше – и все стихло.
Выждав несколько минут, Нина крадучись прошла к спальне.
Мягкая тканевая кровать оказалась сильно ободранной с одной стороны, газеты – действительно рассыпанными, пульт от маленького телевизора, который Петр Иванович любил смотреть перед сном, – разбитым, и его обломки валялись у кровати. Заодно незваный гость подцепил коготком и оставил затяжку на дорогой итальянской гардине.
Нина вернулась на кухню, кусая губы.
– Мам, – предложила она, – пошли на книжный рынок, а? Ну, который возле Елизаровской.
Ей очень не хотелось, чтобы Галина Сергеевна это все увидела сейчас, после происшествия с туфлей.
– Пойдем, – согласилась Галина Сергеевна. Ей не очень хотелось куда-то идти, но нервы требовали успокоения.
…Вернувшись, они обнаружили, что библиотечная книга, которую читала Галина Сергеевна, вся разорвана, и клочья страниц валяются по комнате. Мусорное ведро было опрокинуто, а тарелка с котлетами на обеденном столе – перевернута, и от котлет в ней остались только жирные крошки.
– Раньше он так не хулиганил, – тихо, про себя, проговорила Нина.

Из блога Нины К.

Я привыкала к Ламповому Коту все больше. Каждый вечер я зажигала люстру, и тени от нее складывались в дверку. Я уже знала, что это не дверка, а Портал. Настоящий Кошачий Портальчик.
Кот был серенький, полосатый, с большими зелеными глазищами. Кот как Кот, только Ламповый. Его мягкие лапки неслышно ступали по спинке моей кровати, а потом я выключала свет, и Ламповый Кот сворачивался калачиком у меня в ногах.
Мне очень хотелось, чтобы он остался у меня навсегда. Подумайте сами, каково это, когда твой любимый питомец каждое утро уходит в какой-то кошачий портальчик? И я рискнула. Утром я не стала включать люстру, собралась в полутьме при свете, доходившем из коридора, а Ламповому Коту налила мисочку молока, наказала сидеть тихо и ушла. Мне казалось, что он обрадуется, когда я вернусь из школы. Как бы не так! Он был очень сердит. Нещадно царапнул меня за ногу, потом цапнул зубами за руку, шипел на меня. Пришлось мне срочно включать люстру.
Больше всего я боялась, что Ламповый Кот обидится и уже никогда не придет.
Ночью он и правда не пришел. Я ждала его целых три дня. Звала, наливала ему молоко. Наконец, он появился. Независимо прошелся по спинке кровати, фыркнул, но все-таки позволил себя погладить.
Но вскоре наша дружба стала крепкой, как и прежде.
Ради этого Кота я не ушла от родителей после школы. Почти все мои однокурсники живут или в общежитии, или на съемных квартирах, а я – с папой и мамой. И Ламповым Котом.
Но в прошлом году мои старики затеяли ремонт. Выбросили старый линолеум из кухни, часть износившейся мебели и ковров, заменили телевизор…
И люстры.
Я очень просила их не снимать мою старую люстру. Вдруг новая будет не такая, как надо, и кошачьего портальчика не получится? Но папа посмотрел на меня, как на ненормальную. А мама давай, как она умеет, заламывать руки – ни дать ни взять трагическая актриса погорелого театра, и причитать, что всю жизнь ей не давали пожить в нормально обставленной квартире. С трудом я выбила из них обещание оставить мне мою люстру. И что же? Возвращаюсь с пар – а вместо нее на свежевыбеленном потолке висит какая-то навороченная болванка с хрустальными висюльками! Уберите, говорю, эту безвкусицу, верните мою старую добрую… Но тут строители начали возмущаться. Ах-ах, такой ремонт, как можно вешать старье? Короче, я все-таки выбежала из дому, но мусорные баки как раз заменили.
И уехала моя люстра на свалку.
А новая – как я и боялась, не давала вообще ничего. Пустой мертвый свет.
И Ламповый Кот перестал приходить…

Галина Сергеевна всхлипывала, пока Нина промывала и смазывала ей раны.
Раны были пустяковыми – стройный ряд глубоких царапин на ноге, будто проведенных кошачьими когтями. Плакала Галина Сергеевна скорее из-за того, что они появились внезапно, из ниоткуда и на ее глазах. Нина заклеила царапины пластырем, подала матери стакан с водой.
Вернулся Петр Иванович. Посмотрел на заклеенную ногу Галины Сергеевны. Потом посмотрел на заштопанные занавески. Зашел в спальню и полюбовался склеенным пультом. О библиотечной книге Галина Сергеевна благоразумно решила не упоминать.
– Лучше бы ты, Нина, завела настоящего кота, чем эту чертовщину, – пошутил неуклюже.
Нина закусила губку, поднялась и ушла к себе в комнату.
– Ламповый Кот, – позвала она, закрыв дверь поплотнее. – Кис-кис! Иди, дам молочка! Ну, не сердись, котушка. Милый. Они же не знали, что это твоя дверка. Иди, я тебе лучшего корму купила!
Она насыпала корм в мисочку, так давно пустовавшую под ее кроватью.
Никто так и не показался, но после того, как Нина вернулась из магазина, она обнаружила, что почти весь корм съеден.
Ей показалось, что это хороший знак. Но Ламповый Кот и раньше-то благоволил только к ней, по отношению к другим членам семьи блюдя вооруженный когтями нейтралитет. А сейчас…
Вечером, когда Петр Иванович, по обыкновению, прилег вздремнуть, мать и дочь сидели на кухне и вполголоса спорили, что смотреть: канал «VIASAT-История» или «МТВ». Внезапно душераздирающий крик из спальни заставил их подскочить.
– Стой! – Галина Сергеевна удержала Нину.
– Но там же папа…
– Я сама пойду!
Они все же побежали вместе и застали Петра Ивановича скрючившимся и в крови. Откашливаясь и хрипя, он зажимал руками разорванное горло.
Нина завизжала, но тут же сообразила, что делать, и вызвала «скорую». Галина Сергеевна же подбежала к мужу и осторожно отвела его руки от шеи.
Ранки на шее были такими же неопасными, как и ее собственные – на ноге. Петр Сергеевич кричал больше от неожиданности и спросонья.
«Скорая» приехала быстро. В ее появлении уже не было особой надобности – Нина и Галина Сергеевна уже промыли и заклеили пластырем пострадавшие участки шеи, но тут семью ждал новый сюрприз.
Дверь заклинило.
Открыть врачу они так и не сумели.

Из блога Нины К.

Вот уже вечер, и я никак не могу успокоиться.
Мой Ламповый Кот так сердится на нас. Исцарапал моих родителей, пачкает, рвет вещи. Ну, что я могу поделать? На всех кошачьих форумах пишут, что коты могут сердиться годами.
Я, кажется, кое-что придумала. Мама этого еще не видела, но я купила новую люстру – точно такую же, какая была у нас. Только состояние вроде бы получше. Я подыскала ее у старичка, который торговал всякой всячиной возле универсама, и попробую сама повесить. Может быть, Ламповый Кот хочет, чтобы я вернула ему его портальчик?

Через полчаса
Урряаа, я лучший в мире вешальщик люстр! И она работает! Все лампочки горят!
Тени ложатся очень похоже. Так, скрещу пальцы, чтобы портальчик для моего котушки открылся.

Через десять минут
Ого, я не ошиблась! Вот и портальчик. А вот и мой Ламповый Кот. Он ведет себя спокойно, разрешил его погладить. Кажется, мы все-таки поладим и помиримся.
Но эта люстра какая-то другая. У той был только кошачий портальчик. А у этой – портальчик, и еще целая дверь. Целый портал. А вот интересно, у моего Лампового Кота есть хозяева там, ну, куда этот портал ведет?
Ламповый Кот вскочил на спинку кровати. Как в детстве. Пробежал по ней, потом по стене, потом – по потолку… он стоит на пороге своего портальчика и смотрит на меня. И делает «мя-а-а-а».
Вот умора. Это он меня так зовет.

Петр Иванович и Галина Сергеевна стояли на пороге комнаты дочери.
– Был бы первый этаж, – нерешительно сказал Петр Иванович, – было бы понятно. Вылезла, чтобы попробовать открыть нас снаружи.
– Это же Нина, – Галина Сергеевна вздохнула. – Она любит нестандартные решения. Может быть, она перелезла к соседям? Ты знаешь телефон соседей? Слева и снизу?
– Да не работает у нас телефон, – Петр Сергеевич потер раненую шею и откашлялся.
– А мобильник? Разиня, – Галина Сергеевна пошла искать мобильный телефон в сумке.
Петр Сергеевич нерешительно шагнул в комнату и поднял глаза к потолку…

@темы: Котофанфик

---

Три невесты

[Санди Зырянова]

Три невесты
Название: Три невесты
Автор:  Санди Зырянова
Бета: myowlet
Размер: миди, 4111 слов
Пейринг/Персонажи: фем!Змей Горыныч, царевна Несмеяна, царь Горох, богатыри, некомата
Категория: джен, прегет
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Змей Горыныч всегда нападает на царства и похищает девиц. Но, как вы думаете, зачем?
Примечание/Предупреждения: автор вдохновлялся заявкой.

Вот этой

«Команда, а можно такую сказку — о драконьем житье-бытье и сложных отношениях со всякими драконоборцами и прочими людьми? С хэппи-эндом» В сказке упоминаются следующие исторические детали: жуковинья – перстни с камнями; летник – русская длинная расклешенная книзу женская одежда; понёва – древнерусская женская одежда, род юбки; сарафан – древнерусская мужская одежда, род кафтана; некомата – персонаж японского фольклора, оборотень-кошка; сямисэн – японский музыкальный инструмент; баньера – рыцарский флаг; килт – "мужская юбка", национальная одежда шотландцев. Согласно археологическим данным, древнерусский лук, как и восточный, представлял собой сложное сооружение из нескольких сортов дерева и рога, с тетивой из сухожилий, в отличие от английского, который делался из цельного дерева (тиса) с тетивой из сыромятной кожи. Древнерусские, особенно новгородские "брони", т.е. доспехи, славились в Западной Европе как весьма надежные, отличались в том числе стальными усиленными наплечниками (эспаулерами). Западноевропейские рыцари часто заменяли дорогие стальные эспаулеры кожаными и даже декоративными из промасленной бумаги.

Давным-давно, когда деда моего бабка еще не родилась, стояло на этом самом месте некоторое царство-государство. Русь – как есть Русь, только не простая. Дива дивные тут случались что ни день, особенно к вечеру, когда девки шли на посиделки, а парни – за девками. На посиделках мне про одно диво-то и рассказали, а я про него сейчас вам поведаю.
Правил тем царством, как водится, царь Горох. Был он смолоду и храбр, и силен, и мудр, а к старости растолстел, обленился и все больше на своей золоченой печке бока пролеживал. Ну, да народ не жаловался. Сын царский, Елисей-царевич, лучшим охотником в царстве слыл. А сестрицу его, царевну Лизавету, чаще Несмеяной называли. Хоть и удалась она красавицей и хохотушкой, и умницей к тому же, да вот беда: как явится королевич заморский Лизаньку-царевну сватать, так она уста сахарные сожмет, бровки ясные нахмурит и помалкивает. Уж королевичи и шутов с собой приводили, и скоморохов – «менестрелей» по-ихнему, и сами плясать перед Лизанькой пытались – а она хоть бы улыбнулась. Так Несмеяной и прозвали.
Долго ли, коротко ли, а жизнь в царстве Гороховом все шла да шла как по маслу. Ни тебе недорода, ни смерча с градом, ни мора коровьего, ни набега половецкого. Царю – благодать, делать ничего не надо; народу тоже благодать, живи да радуйся, а верной дружине и войску царскому – скука смертная: воевать не с кем. Так-то потешные бои велись, чтобы мечи не заржавели, да потеха – не бой.
И вдруг, откуда ни возьмись, налетел средь бела дня черный вихрь. Солнце померкло, небо над самой землей нависло, распушистилось темными тучами, аки шкурой медвежьей; вот уж и гром заворчал рассерженным зверем… Забеспокоились люди, заспешили по домам, а кто далеко от дома был – под чужими крылечками попрятались.
И из самого сердца вихря взметнулись огромные крылья. Перепончатые, вороненой сталью отливающие, – полнеба сразу закрыли. Сверкнуло брюхо, точно пластинчатой кольчугой прикрытое, могучий хвост из стороны в сторону метнулся, и огромная голова склонилась – прямо к людям в окна заглядывает.
– Змей! Змей! – заголосили люди в страхе. – Змей Горыныч!
Кто еще не спрятался – те ринулись в укрытия, какие нашли: иные в погреба, иные в подполы, а самый толстый купец Никита Бурый и вовсе в конуру собачью забился. А змей-то, иродище поганое, при виде всенародного страха башку свою с рогами к небу вскинул, пасть размером с коровье стойло разинул да как захохочет!
Не стерпели того войска царски да ближняя дружина. Оседлали добрые витязи коней, таранные копья приготовили, мечи из ножен выхватили да в щиты рукоятями грянули: отведай, змеючая харя, силушки богатырской!
Осыпали змея тучей стрел. Каленые были стрелы, пробивали и вражью кольчугу, и медвежью шкуру. А луки из турьих рогов – из таких хороший стрелок за тысячу шагов векшу в глаз бьет. Плохих-то стрелков у царя Гороха в войске не водилось. Да вот незадача – отскакивают стрелы от змеевой чешуи!
Забросали змея сулицами. Хороши были сулицы, наконечники заточены – нет обороны от них. А поди ж ты, змею и они нипочем!
Расхохотался змей пуще прежнего, голову свою повернул к войску да пламенем как дыхнет – кони на дыбы все и встали, витязей посбрасывали.
Видел то лучший богатырь из дружинников – Иван, Иванов сын. Взыграла в его жилах кровь; вынул он свой меч, перекрестился – и ринулся на вражину. Врезал мечом по хвосту – хвост только заскрежетал. Врезал мечом по крылу – а на крыле ни царапины. Замахнулся, чтобы до морды достать – змей только уклонился, хвостом оземь грянул, конь богатырский отскочил – богатырь возьми да и упади с коня на четвереньки. Упал, коленку зашиб, ругается… А змей ему сверху и говорит:
– Плохой ты воин, – и смеется, гад этакий, – в женихи не годишься.
Осерчал тут Иванушка еще шибче. Он-то как раз жениться собрался, – да не на ком-нибудь, а цареву дочку, Несмеяну, сватать решил. Думалось ему: вот одолею змея, супостата окаянного, – и царь не откажет. Ан змей проворнее уродился. Хвостом Иванушку прихлопнул, а зубами содрал с него алый шелковый плащ и закинул Бог весть куда. Потом выяснилось – бабке одной на забор, так та из него летник для внучки сшила. А змей-то тем временем Иванушку и самого зубами за рубаху подхватил да в пруд как закинет! Пруд мелкий оказался. Лягушачий. Сидит в нем Иванушка по грудь, весь в ряске, на челе ясном – кувшинка, лягушка ему прямо в лицо «ква! ква!», а змей, вражина окаянная, еще и насмехается сверху. Почем нынче, спрашивает, лотосы в пруду?
Тем временем доложили царю Гороху: так и так, дескать, Змей Горыныч прилетел, сейчас дань требовать начнет.
Вышел царь Горох к змею. Ферязь золоченую надел, шапку горлатную – царь идет, не отрок дружинный! Плечи расправил, как давно не расправлял, бороденку задрал и молвит:
– Пошто ты, окаянный, мою хоробрую дружину пожег и людишек распугал?
А змей снова хохочет.
– Дружина твоя, царь, – отвечает, – может, и хоробрая, а воевать не умеет, видно, что только по чучелам соломенным палить горазда. И не пожег никто их – сами разбежались. Что вы, люди, за такие убогонькие, хоть и милые, – говорю ведь, никто в женихи не годится!
Подумал царь.
– А не возьмешь ли, – спрашивает, – дочку мою, Несмеяну, то бишь Лизаветушку-царевну? Да так, чтобы град мой стольный и царство мое не трогать больше. Я, – говорит, – за народ свой и дочки родной не пожалею!
Змей тоже подумал-подумал, а потом и говорит:
– А давай!
На том и порешили.
Сложили сундуков расписных с золочеными замками пять штук, а в них – и шелка, и бархаты, и жуковинья с яхонтами, и кокошники, жемчугом шитые, и фаты сребротканые… Хорошо царевну собрали, что и говорить. Идет она, гордая да величавая, павой выступает; чернавки да девушки сенные голосят, царь тоже слезинку в бороденку уронил, а у Несмеяны-то на лице никакой печали не видать. Должно быть, змеев полон ей милей показался, чем царские палаты.
Ан тут и сам змей налетел, царевну со скарбом ее подхватил – и унес во сини горы.
Вздохнул царь Горох. Хлопотна ему была дочь родная – никак с рук ее сбыть не удавалось, так что змей и кстати прилетел; но недолго царь сейчас радовался. Как подумал, что сыну скажет, когда тот с охоты вернется, – вся лысина испариной покрылась.
А змей все летел и летел над горами…

***
Несмеяна огляделась.
Пещера ей вполне сносным жилищем показалась. Хоть и без окон, но на полу ковер узорчатый, из соломы плетенный, стены тоже ковриками плетеными да какими-то картинками украшены, светец кованый с лучиной, на полу подушки, а на подушке сидит – девка не девка, кошка не кошка, и на гуслях играет. Ан и гусли-то не гусли, чудо заморское. Очаг опять же у стенки, а у очага кастрюльки да кружки, миски… все как у людей. Ну, подумала царевна, хоть и не царский чертог, а жить тут все же можно. Вон, кошка-девка даже песни мяукает!
А не успела Несмеяна о том подумать, как кошка-девка гусли свои отложила, с подушки сползла да и челом ей бьет.
– Исполать тебе, красна девица, – сказала ей Несмеяна. – Кто такова, давно ли у змея томишься? То-то летник на тебе дивный, отроду такого не видала.
А и правда дивный – халат не халат, летник не летник, и не понева, и не ферязь: пояс бантом завязан, рукава широкие…
– Кимоно это, дура-сан, – мяучит девка-кошка. – Пожалте чай пить!
Села Несмеяна чай пить. И чай тот чудной, не нашенский, не русский. И сласти к нему чудные, да и не сласти, а так – вид только красивый…
– Вагаси это, – кошка объясняет. – А это гомасио, солененькое. А это тайяки…
Положила Несмеяна в рот рыбку печеную. Чаем несладким прихлебнула. Успокоилась.
– Люди меня Несмеяной кличут, а крестили меня Лизаветой. Лизкой, – говорит. – Тебя-то как звать-величать? И кто ты такая? Не человек, не кот, и кимоно твое, и гусли…
– Сямисэн, дура-сан, – поправляет.
– Сама дура усатая! – осерчала Несмеяна. – Я царевна, а ты мышеловка хвостатая, пятнистая!
– Неправда, – обиделась девка-кошка. – Некомата я и дочь микадо. Небось твой батюшка на кошке третьим браком бы не женился, а мой женился!
– А мой сам царь и женился на царице, – надулась Несмеяна. – А у твоего, это… мезальянс!
– Девочки, не ссорьтесь, – мурлыкнуло от входа.
Это сам змей прилетел. Довольный, бодрый, крылья сложил – красавец вороненый. Глаза поблескивают весело.
– А вот и ты, государь змей. – Несмеяна к нему оборотилась. – Ну, сказывай, пошто нас от порога отцовского увел? Женской руки в твоем холостяцком логове недоставало?
– Дура-сан, – хихикнули за спиной.
– Вот заладила, некоматерная ты, – начала Несмеяна, да тут и сам змей рассмеялся.
– Нешто не видать, что в моем-то логове женская лапа с крылом есть? Мужской тут нет, но с этим уж ничего не поделаешь, как видно. А как одной мне скучно, вот я и нахожу себе подруженек!
Смотрит Несмеяна: точнехонько! Изгибы у тела у змеиного плавные, женственные, и морда не страшная и не свирепая – кокетливая девичья мордочка. И ресницы длинные.
И молвила Змеица:
– Гляньте, девочки, я журналы модные принесла. Тот рыцарь, у которого я их отобрала, божился – самоновейшие! Айда, посмотрим!
И сели три девицы у входа в пещеру с журналами – смотреть да туалеты себе выбирать…
Так и потянулась у них жизнь. Без чернавок да девушек сенных оно, конечно, с непривычки тошно, ан вскоре Несмеяна втянулась. С утреца она, бывало, веником по коврам плетеным пройдется, а некомата Марико, микадовская дочка, за ней – с тряпицей. День Несмеяна щи варит да шаньги грибами начиняет, день – Марико свой мисо-суп с енотиной готовит да роллы вертит. На охоту да рыбалку Змеица Горынычна летает, так что мясо с рыбой да кореньями душистыми и травами на столе не переводится. Одежки втроем мыть приноровились – одна у ручья моет, вторая рядом развешивает, а Горынычна на них дохнет горячим воздухом – уж все и высохло. А потом, труды по хозяйству закончив, сядут девки в ряд, Марико свой сямисэн как настроит, Несмеяна песню затянет – а голос-то у нее соловьиный, на всю Русь славился, – и пошло у них веселье!
А всего веселее было, когда очередной рыцарь или витязь какой шел Змеицу Горынычну воевать.
Сядут Марико с Несмеяной рядышком, бывало, и смотрят.
– Ой, какой каваййи, – пищит Марико. – Глянь-ко: волосы беленькие, глазки голубенькие!
– Да ну, не люблю таких, – отмахивается Несмеяна. – Такого надо не мечом, а ромашкой по лицу!
И точно: вылетит Змеица, хвостом рыцаря как турнет – и летят баньера да гербовый щит в ручей, а рыцарь, на ходу эспаулеры свои теряя, драпает со всех ног!
Принесет Змеица эспаулеры те, дивится им Несмеяна: с виду – наплечники, коих у всех витязей ее батюшки есть в доспехе, да не стальные, а из тонкой кожи, никакой защиты с них…
В другой раз лучник пришел. Весь в зеленом, кожаная рубаха под кольчугой вырезана зубчиками – гамбизон, ноги обтянутые.
– Хорош, – Несмеяна аж залюбовалась. – Ножки-то каковы! Не то, что у других, кривоногих…
– Да ну, ножки, – фыркает Марико. – Ножки можно и в хакама спрятать, если кривые, а у этого нос, гляди, какой кривой, и челюсть лошадиная.
– А ну-ка, дракон, убийца вдов и сирот, выходи на бой! – кричит рыцарь картаво. – Добрый английский лук еще никого не отпускал без стрелы!
Змеица Горынычна голову чуть повернула, стрелу ту в полете поймала – хрусть и пополам!
Лучник еще пострелял, пострелял, а потом Змеице с ним баловаться надоело; пыхнула дымом, лучник ажник закашлялся – и бегом!
Стреле Несмеяна тоже подивилась. И луку брошенному. И Марико ее поддержала.
– Нешто это стрела? То ли дело наши, каленые. И лук – нешто это лук? Палка с веревкой!
– Нешто это витязь?
Посмеются девки, а потом сядут да вздыхают.
– Батюшка мой, Змей Горыныч – тот самый, про которого у вас сказки бают, – уж и любил меня, уж и баловал, – рассказывает Змеица. – Обещал самолучшего жениха мне найти. Тут ко мне сам Тиран-ящер царственный посватался. Да недолго мы радовались – камень с неба как шарахнет! И женишок-то мой возьми да и вымри… Погоревала я, погоревала, стала другого женишка искать – дак не находится. Ну, не за крокодильего же бога мне идти? Я хоть и Змеица, а мужчина мне тоже нужен такой, чтобы не совсем крокодил… И призвал меня батюшка перед смертью и говорит: «Иди, дочка, за человека. А так, чтобы самой человеком стать, так это колдовство простое: надо, чтобы тебя поцеловал тот, кто любит всей душой!» Ну и вот… ищу. Уж который век ищу. Ни любви, ни жениха, ни поцалуя! Куда ни прилечу – одни трусы жадные попадаются…
– Ну, братец мой Елисей не таковский, – заспорила было Несмеяна, да и сама закручинилась. – Я хоть и не змеица, а царевна. На какого богатыря глаз ни положу – батюшке все не то: тот бедный, тот незнатный, тот опальных родителей. А сам-то за кого просватать хотел: за воеводу Путяту, который поперек себя шире, лысый и батюшке чуть не ровесник! Я про королевичей тех заморских, что уезжали от нас несолоно хлебавши, уж и молчу. Грамоте не обучены, за столом пальцы обсасывают да об собаку вытирают, и еще думают, что Земля плоская! Как за такого пойдешь?
– А меня замуж как-то выдали, – пожаловалась и Марико. – Муж мой, знатный даймё, для меня павильон построил, сад камней разбил. Подарил мне футон, каждый день приходил и гладил, чесал за ушком! И кормил. Пока он мне сырую рыбу носил, я ела и нахваливала: у нас такое все на завтрак едят, называется «сашими». А потом принес мне мышей! Я ему и говорю: Хисими-сама, купите мне вагаси вместо живых мышей. А он как закричит! Совсем лицо потерял, как будто я нопэрапон или рокуро-куби какая-то. «Аматэрасу, – говорит, – она разговаривает!» А на другой день мой муж сделал себе сэппуку. И хокку прощальное написал. Вот такое:
«Женился на кошке,
Думал дождаться котят.
Но не встало!»
С тех пор я сашими не могу есть без слез.

Сядут после этих рассказов три вековухи – в девичьем обличье, в кошачьем да в змеином. Всплакнут. Оно хоть ты и в шерсти, и в чешуе, а девка всегда девкой останется…

***
Царевич Елисей во гневе разметал половину тронной залы.
– Как ты мог, отец? – грохотал он, топая сафьяновыми вышитыми сапогами. – Сестрицу мою, Лизаньку, – этому змею! Да еще и приданое отдать, которое матушка ей собирала!
– Опомнись, сын, – царь Горох тоже нахмурился. – На кону вся Русь стояла! Нешто я не жалею Несмеянушку, Лизаветушку нашу? Ан царь я. Царство свое оборонить должен в первую очередь!
– А по-другому, значит, оборонить ты его не мог? – бесновался Елисей. – Ну нет! Старый ты стал, отец. Не тот царь, который от ворога откупается, а тот царь, который его побеждает!
– Окстись, – прикрикнул Горох. – Войны хочешь?
– К черту! – Елисей выпрямился гордо. – Я лучший охотник на Руси, кому, как не мне, идти змея воевать. Сестрицу выручу, Русь обороню, а змея поганого, супостата окаянного, в борону впрягу и крестьянские поля вспашу! А потом шкуру сдеру и парадные доспехи себе сделать из нее велю! В них и на царство венчаться буду, когда ты мне корону передашь!
– Дерзок ты, сын, – проскрипел царь Горох.
Понурился царь. И правда – стар. Болен. Да и обленился, чего уж там. Подумал царь Горох и сказал:
– Вот тебе мое царско слово: одолей змея, выдай замуж Лизку-Несмеяну – и отдам я тебе корону. А мне ты домик в деревне выдели, вилла это называется – такие у всех приличных королей есть, и буду я там жить-поживать, мед с молоком попивать.
А меж тем подходили к царю на аудиенцию еще двое.
Один был тот самый Иван-богатырь, которого Змеица Горынычна в пруду искупала. Очень его самолюбие от того пострадало, да и на царевне жениться ему хотелось. Не то чтобы он царевну любил или видел хоть раз; слышал только, что красавица и что в приданом у нее кот значится.
Кот тот в царском терему остался, но Иван того не ведал. Очень он зверье всякое любил, а котов на Руси в те времена было – раз-два, и обчелся, только у царя да у самых знатных думных бояр.
Правда, царь Горох не такого зятька себе хотел. Ну да, выслушав Ивана, рассудил здраво: Несмеяне уж семнадцать годков – старая дева, такую хорошо, если за вдовца выдать получится, а герой-богатырь, который Змея победит, – чем не жених? Хоть и дурак, и пропадает то на псарне, то на конюшне…
А третий ни о Змее, ни о Несмеяне знать не знал и ведать не ведал. Да и не хотел.
Сильно этот третий царя Гороха удивил, а вот Елисея-царевича – скорее порадовал.
Был он молод, крепок, строен и кудряв. И одет в такое, что ни Горох, ни Елисей, ни купцы, ни дружинники еще не видали: не сарафан, не портки, не понева бабья, хоть и похоже и в складочках, и на плечо шаль наброшена, – и все в клеточку! И на голове тоже шапка чудная, круглая. Снял чудной витязь энтую шапочку, поклонился с достоинством и говорит:
– Позвольте, ваше королевское величество, к вам сенешалем наняться.
– Это еще что за хрень заморская? – осерчал было Горох, да умный Елисей ему и подсказал:
– Воевода это по-ихнему. А и позволил бы, наш-то старик Путята совсем из ума выжил.
– С чего это ты взял? – заспорил было Горох, но Елисей и тут нашел, что сказать:
– Не выжил бы – к Лизаньке-Несмеянушке бы не посватался, хрыч старый.
– И то правда, – призадумался Горох. – Дружину распустил, бездельник, змеюку и то одолеть не сумели… А ты чьих же будешь, витязь?
– Рыцарь я каледонский, десятый сын тана Лермонта, – нараспев затянул пришелец. – Лучший охотник холмов, водил дружину в бой тридцать раз и все тридцать раз победил, о чем слагают пиброхи по всей Каледонии…
– Ну все, все, хватит, – отмахнулся царь Горох. – Слушай меня, десятый сын: поди вместе с моим первым сыном да с энтим, как его, Иванушкой-дурачком и одолей Змея Горыныча. Одолеете – так и быть, сделаю тебя воеводой.
Поклонился ему юный Лермонт и пошел собираться в свой первый на Руси военный поход.
Выехала назавтра, на рассвете. Едут, беседы степенные ведут.
– Есть у меня пес мой верный, есть и конь богатырский, и скворец ручной, и щегол, – рассказывает Иван-богатырь, – нет только котейки. А уж так хочется!
– А мне хочется, – вступает Лермонт-рыцарь, – братцам моим доказать, что я тоже что-то могу. А то у них побед – по пятьдесят, по шестьдесят, у меня же только тридцать. Непорядок!
– А мне хочется охотничий трофей – особенный, царский, – Елисей-царевич даже глаза прищурил, так размечтался.
Повздыхали все трое.
– А скажи, царевич, – начал Иван-богатырь, – сестрица-то твоя, как, хорошая? А то всем женихам отказала…
– Хорошая, – подтвердил Елисей-царевич, улыбнулся. – Люблю чертовку! Там женихи-то доброго слова не стоили…
– А дружина как, годная или с бору по сосенке? – это Лермонт-рыцарь вступает.
– И дружина хорошая, отличные ребята, только не воевали давно!
Еще повздыхали.
– А отчего, Елисей-царевич, ты не женишься? Тоже невесты не годятся? – снова Иван-богатырь заводит.
– Так видел бы ты этих боярышень! Тощие, смурные, в чем душа держится… Тьфу! Мне девки нравятся такие, чтобы как пышки, и щеки в веснухах. А у этих рожа вся набелена, нарумянена, и не видать, есть под ней лицо или так – болванка деревянная.
– А ты, Лермонт-витязь?
– Да я… – и тут Лермонт-рыцарь покраснел. – У нас не принято жениться, пока подвиг не совершишь, – признался.
Так и едут: беседуют да вздыхают…

***

Сидят подружки на порожке – ждут, кто же еще придет Змеицу Горынычну воевать. Пересмеиваются.
– Ой, глядите, девочки, – это Марико востроглазая, – трое к нам!
– Ха-ха-ха, – залилась смехом Несмеяна, – женишки!
– Тьфу, глаза б не глядели, – фыркнула Змеица, ажник дым из ноздрей вырвался. – Трусы жадные. Думаете, им подвига надо или еще там чего? Им сокровищ моих надо! Какой-то дурень наплел, что у нас, у змеев, завсегда золотишко водится, а остальные вранье то и подхватили…
– Это уж точно, – подтвердила Марико. – Насмотрелась я на этих женихов, ну их совсем. В гейши пойду, искусству жизнь свою посвящу, не хочу замуж за таких!
– И я не хочу, – топнула Несмеяна. Кулачком по камню врезала: – Лучше в монастырь, чем за таких, как эти! А другие-то нешто бывают? Как штаны увижу, так и плевать хочется!
Присмотрелась тут Змеица.
– А ну-тко, девки, где такие справные витязи водятся: шлем островерхий, борода русая да кудрявая, в плечах косая сажень и плащ синий, василечками голубыми расшит?
– Да то ж братец мой Елисеюшко, – ахнула Несмеяна.
– А такие: чтобы с усами да бородой, но в поневе?
– В поневе? Чтобы мужик – да в поневе?
Марико как захихикает:
– А за того, кто в поневе, Несмеяна-сан, пойдешь?
– Тьфу на тебя, – Несмеяна даже покраснела. А Змеица тем временем припомнила:
– Килт это. Из самой Шотландии кого-то нелегкая несет. Ну да они, говорят, недурные – скуповаты, зато честные и храбрые.
– А что за няка с нэко на щите? – заинтересовалась Марико.
– Да то ж богатырь наш, Иван и Иванов сын, – узнала его Несмеяна.
– Иванушка-дурачок, – хмыкнула Змеица. – Пойду да спрошу его, почем лотосы в пруду?
– Не надо, – заголосила тут Несмеяна. – Не ходи, подруженька, сестрица названая! Брат мой – лучший охотник на Руси, он тебя подстрелит!
Марико тоже с другой стороны подбежала, Змеицу обняла и просит: не ходи, Змея-сан, смерти не ищи!
Задумалась Змеица.
– Это твой брат, Несмеянушка, за тобой пришел, не иначе. Быть по сему тогда: отпущу я тебя домой, чтобы и он меня не ранил, и я его не обожгла. Да и тебя, Марьюшка, отпущу, раз тебе няка тот лягушкин приглянулся… И сундуки с золотом, какие есть, отдам в приданое. Чего там, дружба дороже.
Расплакались девки – Несмеяна разревелась, а Марико размяукалась. Кинулись они подружку свою Змеицу поцелуями сестринскими осыпать…
Ан глядь – чешуя-то змеиная осыпается! Телеса змеиные уменьшаются! Крылья складываются, хвост втягивается…
И стоит между зареванными подружками третья – ростом, правда, на голову крупнее, пышнотелая, белая, румяная. Щеки веснушками усыпаны. Глаза ясные. Рыжая, как огонь, коса ниже колен качается.
– О, – первой сообразила Несмеяна. – Сбылось оно – батюшки твоего пророчество! Поцалуй любви чистой, дружеской тебя в человека оборотил!
– Знать, сердце у тебя давно человечье было, – тихонько Марико мяукнула.
Опомнилась тут Несмеяна и к сундукам кинулась – шаль с рубашкой искать, чтобы срам Змеице прикрыть. Да не успела.
Влетели три богатыря в пещеру на полном скаку.
– Где? Где змей-то? – спросил Лермонт деловито. – Сейчас я его победю!
А товарищи его про змея и думать забыли.
Кинулась Несмеяна-Лизавета к Елисею-царевичу на шею, кричит от счастья, а тот ее подхватил и ажник под потолок пещерный подкинул – рад-радешенек, что сестра в добром здравии.
А Иван-богатырь как Марико увидел – так и стал столбом. Про царевну, само собой, забыл мигом, даже если раньше и помнил. Какая царевна, коли некомата Марико рядом? Вот она, девка его мечты: человек и кошка одновременно, и мордочкой мила, и стройна, и нежна – так рука погладить и тянется!
А Змеица тоже рада. Только неловко ей: еле-еле успела шалью прикрыться.
Лермонт-рыцарь весь потупился, зарделся, на царевну очи поднять не смеет, а и отвести их не получается. Помялся-помялся, наконец, к Змеице подошел и шепчет тихонько так:
– А скажите, благородная дама, вон та девица красоты несказанной – уж не принцесса ли Элизабет Ноу-Смайл?
– Она самая. А ты, получается, жених мечты ейной, – так же шепотом отвечает Змеица.
– О, вы возвращаете меня к жизни, прекрасная леди, – возрадовался Лермонт. Но подумал и переспросил: – А отчего же она ко мне столь благосклонна?
– Дак штанов у тебя нет, а ей штаны не по сердцу, – пояснила Змеица. – Коли хочешь, чтобы поскорее честным пирком да за свадебку, то поневу твою, килт сиречь, так и носи!
Но тут Елисей-царевич объятия братские наконец-то разжал.
Разжал – и Змеицу увидел...
А Змеица-то – всем девкам девка, о такой Елисей-царевич и мечтал всю жизнь с тех пор, как еще мальцом в щелочку за кухаркой подглядывал, как она в бане моется. Не то, что боярышни, смурные, тощие да набеленные! Росту в ней под три аршина, силы в руках – не у всякого богатыря столько; полнотела да пышна, и на румяных щеках веснушки прямо светятся. Ну как такую на руки не подхватить, как не завести речь о том, чтобы честным пирком – да за свадебку?
Правду молвить, Змеицу не всякий бы на руки поднял. Это хрупкую Марико даже самый плюгавенький отрок смог бы на руках до коня донести – не то, что могутный витязь Иван Иванов сын. Да и невысокая Лиза-Несмеяна Лермонту показалась легче перышка. Но Елисей-царевич и так-то был силен да могуч, а что влюбился с первого взгляда да без памяти, так силы его еще увеличились. Подхватил он дородную красавицу Горынычну, на богатырского коня подсадил…
Сам садиться не стал. Конь-то хоть и богатырский, да не влюблен – двоих таких мощных седоков бы не вынес. А Елисей в охотничьих забавах привык подолгу пешком ходить, да еще от любви домой как на крыльях летел.
Царь Горох, – опять правду молвить придется, а из песни слова не выкинешь, – так царь с воеводой Путятой на их скорое возвращение не шибко надеялись. Гороху лень было что-то делать, а воеводе – и подавно. Сидели они и в картишки перебрасывались вяло, когда к ним вестовой вбежал.
– Царь-батюшка, не вели казнить, что от заслуженного отдыха тебя отрываю! – кричит. – Его царско высочество, Елисей-царевич, с новым воеводой да с Иваном-богатырем едут! Невест везут!
– Каких невест? Они же змея воевать отправились! – ахнул царь.
…Пришлось все-таки царю Гороху данное слово держать. Путяте поместье большое пожаловал. Сам в огромный раззолоченный терем удалился, который называл «домиком в деревне», и Путята к нему в гости потом наезжал – в карты поиграть. Корону Елисею передал, Лермонта воеводой назначил. Дочку благословил.
И устроил пир на весь мир: от себя – прощальный, от Елисея да Елизаветы по прозванью Несмеяна и друзей их – свадебный. И сидели за столами накрытыми сам Горох, и сын его – государь-надежа Елисей Горохович с молодой царицей Змеицей Горынычной, и дочь его Лизавета Гороховна, в поневу заморскую – килт – муженьком обряженная, и зятек-воевода в килте, и хоробрый Иван-богатырь с супружницей, кошкобабой Марьюшкой, и вся родня молодых, ближняя и дальняя, и дружина, и войско, и купцы, и прочий люд разного полу и возрасту; и всем угощенья да веселья хватило. И стояли на расшитых скатертях, на резных столах по всей Руси зелено вино да вино заморское – виноградное, и меды хмельные, и наливки ягодные. И были там щи пузырные, и шаньги, и голубцы, и осетрина, и медвежатина, и гусь в яблоках, и расстегаи, и пироги, и каши, и вагаси разных сортов, и мисо-суп, и тайяки сладкие, а для кошачьей родни – рыбка свежая. Никто не ушел голодным, да и я там был, намагаси пробовал (тьфу, куда им до наших ватрушек) и медом запивал. Но с медом вышла промашка: по усам-то текло, а в рот не попало…

@темы: Котоюмор, Котофанфик

---

Очень выдающийся кот

[Санди Зырянова]

some fish? by Nateese on deviantART

@темы: Смотрите, какая кошкота, Котоарт, Аниме, Bleach

---

Черные коты

[Теххи и лис]

+5

@темы: Котофото

---

Коты-каратисты

[Санди Зырянова]

Подборка выполнена  ledi stih:

Автор:

瓜几拉

@темы: Смотрите, какая кошкота, Котоарт