[Cat-Bayun]

Фанфик
Канон: Bleach
Название: Весенние картинки
Автор: Санди Зырянова
Пейринг: бьякурен, упоминается Зараки/Ренджи
Рейтинг: Р!кинк
Предупреждения: catting
Примечание: в средневековой Японии считалось неприличным целоваться

Едкое солнце резало глаза после полумрака отрядного офиса, а неприятная сырость, которой тянуло со всех затененных участков, раздражала еще больше, чем солнце. Поэтому Ренджи едва высунул нос из офиса – и тут же снова нырнул в спасительное помещение.
Ренджи не любил начало весны. Пара недель в марте, когда холода уже сошли на нет, но весна еще не вступила в свои права, – не самое уютное время: ветер швыряет в лицо клочья сырой пыли, голые ветви деревьев постукивают друг о друга, как кости мертвецов в призрачном танце, в зимнем шихакушо жарко, но стоит распахнуть косоде – и ледяной воздух вырывает из потной груди надсадный кашель на зависть Укитаке… В такие дни Ренджи предпочитал безвылазно торчать в офисе до упора, а потом спешил или в свои покои, или к кому-нибудь из друзей, чаще всего к Кире или к Хисаги, чтобы поболтать за кувшинчиком подогретого сакэ: все не так тоскливо! Но только не по четвергам.
По четвергам Ренджи навещал поместье Кучики.
…Футон уже расстелен и покрыт шелковыми простынями, розовато и мягко светит акари, чуть заметный аромат курительной палочки проникает сквозь неплотно прикрытое окно – палочку оставляют снаружи, потому что ее запах в помещении кажется изысканному Бьякуе слишком резким. На низеньком столике сервирован легкий ужин, и сакэ будет подано самое дорогое – охлажденное. И пылает, не в силах разогнать холод и сырость, инкрустированная бирюзой и слоновой костью чаша хибачи… Все прекрасное, утонченное и чужое; каждая мелочь напоминает Ренджи, насколько он здесь неуместен. Да Ренджи и сам чувствует себя слоном в посудной лавке. А когда Бьякуя опускается на шелковые простыни, протягивая к нему руки, это ощущение еще усиливается…
Задумавшись, Ренджи едва понял, что капитан уже несколько минут в упор смотрит на него, и одна недоуменно вздернутая бровь мало-помалу сменяется грозно нахмуренными двумя.
– Ренджи? – ледяным тоном произнес Бьякуя.
– Да-да, тайчо, простите, задумался, – на одном выдохе пробормотал Ренджи.
Бьякуя глазами указал ему на часы. Тренировка должна была начаться через три или четыре минуты.
Ренджи подхватился и вылетел из офиса.

***
Из-под неплотно прикрытых створок окна чуть заметно тянуло запахом курительной палочки.
Всякий раз Ренджи хотелось сказать, что он больше не придет, и полюбоваться удивленно расширившимися глазами капитана. Наверняка он если не спросит, то подумает «да как он посмел, этот руконгайский оборванец!» И всякий раз Ренджи представлял себе, что больше не будет этих вечеров по четвергам, этих шелковых простыней, этих гладко выбритых щек, прижимающихся к его щеке, и сильных рук, которым хотелось покориться навсегда…
Бьякуя подцепил пальцами оби Ренджи, притянул его к себе, обнимая, и Ренджи склонил голову к нему на плечо. В полумраке спальни терялась вся массивность Ренджи, вся его мощь и уверенность, он даже как будто становился меньше ростом. И оставалось какое-то детское восхищение, почти робость перед спокойной силой Бьякуи.
…Вот он подхватывает Ренджи на руки. Со стороны, должно быть, это смотрится забавно – Ренджи ведь огромный, он на целую голову крупнее Бьякуи, у него большое костистое тело, большие руки с широкими запястьями, большие мосластые ноги. И любая поза, которую он принимает, кажется самому Ренджи неуклюжей. А Бьякуя несет его легко, как пушинку, и укладывает на ложе с такой бережностью, будто Ренджи хрупкий цветок или фарфоровая ваза. Сухощавые, твердые пальцы Бьякуи пробегают по его ногам – грубая кожа, как Ренджи ни старается смягчить ее, покупая за баснословные деньги притирания в лавке «Дамское счастье», что у Северных ворот Сейрейтей, ничего не получается; густые медно-рыжие волоски, тоже грубые, и Ренджи стыдно за себя сейчас. А пальцы пробегают еще и еще раз, и гладят, и ласкают, словно упиваясь этой грубостью, этой рыжей шерстью и выпирающими мослами… И за свои руки, такие большие и неловкие, Ренджи тоже стыдно, – а Бьякуя и их ласкает, нежит, согревает своими прикосновениями, и прижимает его ладони к своей груди, и смотрит долгим печальным взглядом Ренджи в глаза. А потом он обнимет Ренджи за плечи, стиснет их все с той же невероятной, повергающей в трепет силой, и Ренджи сквозь ткань юкаты почувствует биение его сердца.
И в такие минуты, прильнув щекой к щеке Бьякуи, Ренджи почти верит, что тоже что-то значит для своего капитана. Пусть хотя бы как его лейтенант, как его «вакашу» – подчиненный-любовник…
Хотя для вакашу он, пожалуй, староват.
А потом ярко-розовый шелк юкаты оказывается отброшенным, обнажая мускулистые бедра, и Бьякуя их гладит, щекочет, проводит самым-самым кончиком пальца по чувствительной внутренней стороне, словно задавшись целью окончательно свести Ренджи с ума. И наконец, Ренджи переворачивается лицом вниз. Приподнимается на колени…
Ренджи заерзал на футоне. Как всегда, ему отчаянно не хотелось покидать поместье. Впрочем, гори оно огнем, это поместье, – ему, Ренджи, отчаянно не хотелось выпускать Бьякую из объятий. Хотелось свернуться рядом с ним, как сонному коту, – калачиком и спать у него под боком, довольно мурлыча. Но Бьякуя спал с настоящим котом, а не с Ренджи. Внимание этой животины Ренджи поначалу очень нервировало, – кому понравится, когда к тебе в спальню в самый волнующий момент неслышно проскальзывает черный кот, будто вестник смерти от чахотки, и, цинично щурясь, следит за каждым твоим движением? Впрочем, вскоре Ренджи с ним подружился.
Айко был единственным обитателем поместья Кучики, с которым Ренджи было легко.
Сейчас он, мягко ступая, вошел и вклинился между Ренджи и Бьякуей, вытянув хвост. Длинный-длинный. Бакэнеко, что ли? – подумал Ренджи, неохотно поднимаясь.
– Ренджи, – Бьякуя помолчал, наконец, разлепил губы. – Останься.
Это прозвучало как приказ, и Ренджи ответил уставным «хай, тайчо».
Их пальцы встретились в шерстке Айко.
– Сегодня скверная погода, – все так же спокойно произнес Бьякуя. – Но я видел бутон калужницы. Он почти раскрылся – завтра мы увидим полный цветок.
– Здорово! – искренне выпалил Ренджи, запоздало соображая, что Бьякуя мог выдать это в качестве иносказания. Разгадывать его поэтические экивоки Ренджи никак не мог наловчиться.
– Квинси идут, – в голосе Бьякуи ничего не изменилось, ни единой жалобной ноты не прозвучало, но Ренджи понял, насколько ему тревожно. – Этот цветок может быть последним.
Как и эта ночь, с тоской подумал Ренджи. Что ж, сейчас или никогда…
– Тайчо, – сказал он, – а вот скажите, если бы у вас был другой лейтенант, вы бы его тоже зазвали к себе… ну, сюда?
Бьякуя выпустил кота и приподнялся на локте.
– Разве ты не проводил вечера с Зараки-тайчо, Ренджи? – холодно спросил он.
Ренджи прикусил губу. С Зараки все было по-другому. Да, он восхищался Зараки, он верил ему, он шел за ним… И когда Зараки бесцеремонно положил руку Ренджи на загривок и увлек к себе в офис, чтобы разложить прямо на столе, со спущенными на щиколотки хакама, придерживая за волосы, – Ренджи был почти счастлив. В тот миг он наконец-то почувствовал себя настоящим бойцом одиннадцатого отряда. Но Зараки – это Зараки…
– Проводил, – честно признался Ренджи. – Но это же совсем не то. Я был для него только одним из его парней. И он был для меня только капитаном.
– Вот как, – ровно проговорил Бьякуя. – Ты хочешь стать для меня особенным подчиненным.
Ренджи помолчал, собираясь с духом.
– Не так, – сказал он. – Потому что вы для меня особенный человек, тайчо. Я люблю вас.
Бьякуя приподнял брови.
Акари мигнул и погас – свеча в нем догорела.
«Вот он такой, – горько подумал Ренджи. – Как этот акари: светит, а все равно темно, потому что он не любит меня. И как этот сволочной хибачи, от которого тепла ни на грош, только вечно стукнешься об него, когда уходишь…»
– Нет разницы, Ренджи, между любовью к супругу и верностью к старшему по званию, – назидательно сообщил Бьякуя, не слишком точно цитируя кодекс Бусидо.
– Есть, – уверенно возразил Ренджи. – Хотите, покажу?
Он отбросил полы юкаты Бьякуи, совершенно обнажив его, сжал в объятиях и прильнул губами к его губам.
По совести, Ренджи видел все это в кино в Мире живых. Практики поцелуев у него не было никакой. Но с учетом того, что Бьякуя и кино-то не видел, у Ренджи явно имелось преимущество.
По животу Ренджи прошлось что-то пушистое и щекочущее, это приятное ощущение резко сменилось жгучей болью, злобный мяв резанул по ушам, а потом увесистое тельце протопало по его груди и голове, резким прыжком выскочив из постели.
– Тьфу, ёкай хвостатый, – выругался Ренджи. – Совсем забыл, что он тут!
Бьякуя содрогался, часто дыша. Ренджи испугался, заглянул ему в лицо, но в темноте ничего не увидел – и испугался еще больше. Наконец, до него дошло, что Бьякуя сдерживает смех.
– Мя-а-у! – возмущался где-то в изголовье Айко.
– И что это было, Ренджи? – отсмеявшись, спросил Бьякуя.
– Поцелуй, – гордо объяснил Ренджи. – Так положено, когда любишь.
Бьякуя откинулся на спину, переводя дух…

***
Ренджи не ошибся: это действительно была их последняя ночь перед вторжением квинси. Потом им обоим было не до шюдо с охлажденным сакэ и котиком. А потом оба едва не погибли в боях, лечились, восстанавливали банкаи – и снова воевали…
И когда Урахара с обычной непроницаемой улыбочкой собрал их и вайзардов, чтобы отправиться в Измерение Короля, Ренджи только обрадовался. Он понимал, что, скорее всего, идет на смерть. Но рядом с ним были самые близкие люди.
Рукия.
Товарищи по одиннадцатому – Зараки, Иккаку и Юмичика.
И Бьякуя…
Когда-то – совсем недавно, но целую жизнь тому назад – Ренджи сказал, что не хочет быть для него особенным подчиненным. И все-таки он тогда покривил душой. Бьякуя был для него особенным командиром – тем командиром, за которого можно идти в бой и погибать с улыбкой. Такой командир бывает раз в жизни… Но любовь и преданность, думал Ренджи, все-таки не одно и то же. Разница есть. Любить можно одного, быть преданным – другому, а у меня так звезды сошлись, что Кучики-тайчо и любимый командир, и любимый мужчина, и все в одном кувшинчике…
Они еще кого-то ждали, кого-то разыскивали, и Бьякуя, пользуясь небольшой передышкой, увлек Ренджи в соседнюю комнату, закрыв за собой фусума.
– Ма-ау! – сообщил Айко.
– Он тоже с нами идет? – удивился Ренджи.
– Нет. Я перенес его сюда из Общества душ, так как если мы проиграем, он все равно погибнет вместе со всем миром, но если мы победим, ему тут будет безопаснее, – пояснил Бьякуя.
Похоже на тайчо, подумал Ренджи. Делает вид, что его ничто не затрагивает, а сам только и знает, что беспокоится обо всех.
И тут думать стало невозможно, потому что Бьякуя стиснул отвороты косоде Ренджи, притянул его к себе и крепко прижался губами к его губам. Кончик его языка пробежался по губам Ренджи, размыкая их, овладевая его ртом; Ренджи обхватил Бьякую руками, зажмурился…
– Здесь есть футон, – шепнул Бьякуя ему прямо в губы.
– Да, – отозвался Ренджи.
Бьякуя буквально вытряхнул его из хакама, опрокинул на футон, опустился рядом, торопливо сжимая Ренджи и прикусывая его губы. Ками, в панике подумал Ренджи, я же небрит, и потный, и… хорошо хоть мылся с утра… о, ками, что он делает?!
Руки Бьякуи – они везде. В паху, между ягодиц, между лопаток. Они то поглаживают, то нежно массируют, то безжалостно мнут, то обнимают, сжимая Ренджи до хруста в костях.
Губы Бьякуи – везде. Они осыпают поцелуями Ренджи, то впиваясь ему в губы, то вылизывая кадык и ключицы, то засасывая соски.
Ошалев, Ренджи не знал, что ему делать. Отвечать на ласки чинно и благопристойно, как научил его Бьякуя за время их встреч в поместье? Или махнуть рукой на приличия и ласкать Бьякую так же горячо и жадно? И шептать ему о своей любви?
– Ты видел, Ренджи, – задыхаясь, проговорил Бьякуя, – что бы ни случилось, а весенние цветы подняли головки? Они как ты: цветут наперекор бурям.
– Я… я люблю вас, тайчо. Вы извините, я неаккуратный, – стыдливо шепнул Ренджи.
– Ерунда. Мне всегда нравились твоя сила и мужественность, Ренджи. И всегда хотелось сделать вот так…
Бьякуя оторвался от него, пружинисто выпрямился – Ренджи съежился, – и вернулся, держа в руках Айко. Ренджи зажмурился, чувствуя, как рука Бьякуи стаскивает с него остатки одежды.
– Так-то лучше, – шепнул Бьякуя. – Твое могучее тело еще прекраснее, когда рядом с ним нечто маленькое и слабое…
Мягкие, шелковистые лапы прошлись по спине Ренджи. Прикосновение было невыразимо приятным, но Айко вдруг выпустил когти. Ренджи сдержал вскрик.
Коготки прошлись по спине еще раз. И еще. А потом Бьякуя наклонился и принялся вылизывать кожу, сладко выдыхая.
– Кровь, пот и пыль, – еле слышно шептал он. – Татуировки и шрамы. Вкус мужчины. Твой вкус, Ренджи…
Пушистое прикосновение кошачьего тельца, ласки Бьякуи, его шепот, боль, – все слилось в жгучее, невыносимое возбуждение, лежать на животе стало нестерпимо, потому что член терся о простыню, глаза заволокло красноватой пеленой. Ренджи, всхлипывая, приподнял бедра, повилял ими, бесстыдно раскрываясь – раньше он никогда не позволил бы себе такую нескромность.
Но это было раньше.
Масла у них не было, Бьякуя смочил себя слюной, но ее не хватило, и Ренджи зашипел от боли. И странным образом эта резкая боль отозвалась в паху еще большим возбуждением. А когда Бьякуя начал резко, рваными толчками, двигаться, Ренджи совсем потерял голову…
Кажется, он на мгновение потерял и сознание. А когда Ренджи очнулся, Бьякуя уже привел себя в порядок и с обычным невозмутимым видом сидел и перебирал пальцами его волосы; Айко с другой стороны лежал и самозабвенно мурлыкал. С трудом Ренджи поднялся и принялся одеваться.
Когда они вернулись к Урахаре, уже все были в сборе – ждали только их, но никто ничего не сказал. Разве что Юмичика и Хирако старательно отворачивались, косясь на разрумянившиеся скулы Бьякуи и на шею Ренджи, пламенеющую от засосов…
Их ждали Измерение Короля, Яхве и новые сражения. По совести – верная гибель. Но теперь Ренджи твердо знал, что они победят.